Дымка. Черный Красавчик - Виль Джемс Страница 42

Клинт загнал его вместе со всеми другими в кораль и, сидя в седле у ворот, смотрел, как Дымка знакомится с табуном. Увертываясь от копыт и укусов, старая лошадь бегала взад и вперед среди других лошадей, и в глазах у нее появился блеск, которого Клинт давно не видал.

Ковбою казалось, будто Дымка улыбается маленьким сосункам, он удивился, сколько сохранилось в нем жизни и свежести. Дымка вел себя как двухлеток, и Клинт засмеялся.

– Клянусь его старой шкурой, – сказал ковбой, – похоже на то, что он будет жить и радоваться жизни еще немало лет! – Потом он добавил задумчиво: – И может быть, теперь он меня узнает.

Он посмотрел на Дымку еще немного и, решив наконец, что лучше всего отпустить его на волю, выехал за ворота кораля и открыл дорогу табуну. Старая лошадь остановилась в нерешимости, когда табун понесся прочь, – ей хотелось быть с табуном, но что-то удерживало ее на месте, потом послышалось ржание, и хотя это ржание не было обращено к нему, его достаточно было, чтоб вывести Дымку из колебания. Он галопом поскакал к табуну.

Один из жеребят, полный игры, перехватил его на полдороге и, покусывая старую лошадь за бока, бежал рядом с нею, пока они не догнали табун.

Клинт сидел на коне и смотрел, как скачет и скрывается за гребнем гор табун. При последнем взгляде на мышастый круп он улыбнулся слегка, но улыбка была грустна, и, глядя вслед ускакавшему Дымке, он сказал:

– Никогда он меня не узнает.

Зеленая трава подрастала на добрый дюйм в сутки, так что Клинту нечего было тревожиться за старого Дымку.

При всем желании ни одна лошадь не сумела бы умереть в эту пору года на таком пастбище, а через пару дней Клинт мог отыскать своего старого друга и посмотреть, как он чувствует себя на свободе. Но, как назло, привалила пропасть работы, которая задержала ковбоя и помешала ему поехать за Дымкой так скоро, как он хотел, а потом как-то ярким ранним утром, когда он вышел, чтобы набрать ведро воды, утреннее солнце бросило тень на дверь. Когда он поднял голову, раздалось ржание.

Клинт выронил ведро из рук от неожиданности и удивления, потому что в двух шагах от двери, блестящая и гладкая, стояла старая мышастая лошадь…

Заботливый уход ковбоя поставил ее на ноги, а родная прерия вернула ее к жизни…

Первое место, которое я помню, – это славный большой луг с чистым, прозрачным прудом. Над прудом стояло несколько тенистых деревьев, а на дальнем конце его росли камыши и кувшинки. За изгородью с одной стороны видно было вспаханное поле, с другой стороны – дом хозяина подле дороги. В одном конце луга была еловая роща, в другом, пониже, протекал ручей, за которым поднимался высокий берег.

Пока я был маленьким, мать кормила меня своим молоком, потому что я не мог есть траву. Днем я бегал около нее, а ночью ложился спать близко-близко к ней. Когда было жарко, мы, бывало, стояли в тени деревьев, возле пруда. В холодное время нам было где укрыться – под хорошим навесом подле рощи.

Когда я настолько вырос, что смог есть траву, моя мать стала уходить с утра на работу и возвращалась только к вечеру.

Кроме меня, на нашем лугу паслось еще шестеро жеребят; они были все старше меня; некоторые из них были совсем большие, как взрослые лошади. Мне было очень весело с ними бегать и резвиться; мы, бывало, скакали во всю прыть кругом луга, но иногда, во время игры, мне больно доставалось от моих товарищей, которые на скаку лягали меня и кусали.

Однажды, когда я получил много колотушек, моя мать заржала, зовя меня к себе. Вот что она мне сказала:

– Слушай меня внимательно: здешние жеребята славные и добрые, но все они со временем будут ломовыми лошадьми. От них нельзя ожидать большой нежности в обращении. Ты же породистый и хорошо воспитанный жеребенок; твой отец очень известен в здешних местах, а дедушка взял главный выигрыш на скачках в Ньюмаркете. Твоя бабушка была самая добрая, смирная лошадь, какую я когда-либо знала, и я никогда не лягала и не кусала никого. Надеюсь, что ты вырастешь такой же и не приобретешь дурных привычек. Смотри, делай свое дело с охотой, хорошенько поднимай ноги, когда бежишь рысью, и никогда не кусайся и не лягайся.

Я всегда помнил совет матери; я знал, что она – мудрая старая лошадь и что хозяин о ней высокого мнения. Ее звали Герцогиней, но хозяин часто называл ее Любимицей.

У нас был очень добрый хозяин. Кормил он нас хорошо и обращался с нами ласково, как со своими маленькими детьми. Мы все его любили, а моя мать была к нему очень привязана. Завидев его подле калитки, она ржала от радости и подходила к нему. Он гладил ее и говорил:

– Ну, как поживаешь, старая Любимица? А что поделывает маленький Черныш?

Меня так прозвали за мою совершенно черную масть. Хозяин, поласкав мою мать, угощал меня вкусным хлебом, а матери приносил морковку. Все лошади подходили к нему, но мы были его любимцами. Моя мать всегда возила его в город по базарным дням в легонькой тележке.

Один из рабочих фермы, молодой парень по имени Дик, приходил иногда в наш загон, чтобы набрать костяники, которой росло много вдоль изгороди. Наевшись вволю, он начинал с нами играть, то есть он называл это игрой: он бросал в жеребят палки и камни, желая посмотреть, как они поскачут. Мы не обращали на него большого внимания, потому что могли ускакать от него, но случалось, что камень кого-нибудь больно задевал.

Однажды, забавляясь таким образом, он не заметил хозяина, который был на соседнем поле. Хозяин в одну минуту перескочил через изгородь, подбежал к нему и, прежде чем Дик успел оглянуться, так выдрал его за уши, что мальчишка закричал от боли и испуга. Мы все приблизились к хозяину – нам любопытно было увидеть, что будет дальше.

– Дурной мальчишка! – сказал хозяин. – Как тебе не стыдно гонять жеребят? Ты, верно, не раз уже проделывал свои злые шутки с ними. Но это будет последний раз. Возьми деньги и ступай-ка домой. Ты мне больше не нужен.

Итак, мы больше не видали Дика. Старый Даниэль, ходивший за лошадьми на ферме, был такой же добрый человек, как хозяин. Нам очень хорошо жилось.

Мне еще не было двух лет, когда случилось одно происшествие, которого я никогда не забуду. Дело было ранней весной; ночью морозило, а с утра над лугами и рощами стоял легкий туман. Я щипал траву с другими жеребятами. Вдруг мы услыхали вдали что-то вроде собачьего воя. Старший из нас, навострив уши, сказал:

– Это охота!

Он тотчас поскакал на другую сторону лужайки, откуда можно было далеко видеть поле; мы, конечно, все побежали за ним. Моя мать и старая верховая лошадь хозяина, стоявшие неподалеку от нас, разговаривали между собой, и видно было, что для них дело это весьма знакомое.