Запретная зона - Анатолий Калинин Страница 7

Уже у машины догнал его Федор Иванович:

– Не забудьте, Василий Гаврилович, напомнить Автономову и про Коптева. Наша бумага уже вторую неделю у него лежит.

Дождь перестал. Но и омытые им звезды не могли бы поспорить с огнями, которые, чем ближе было к полуночи, тем все ярче разгорались внизу, под нависшей над поймой кручей.

Из углового окна управления пробивался сквозь малиновую штору свет, окрашивая еще невытоптанную лебеду. Раньше здесь был станичный выгон.

Когда Греков вошел к Автономову в кабинет, тот сидел, сцепив руки и подперев ими подбородок. Глаза у него были закрыты, китель вздымался и опускался на груди. Что-то заставляло его единоборствовать с усталостью в этот час, когда давно уже все спали. Не только в управлении – по всему поселку померкли окна. И батарея телефонов на тумбочке справа от стола Автономова не подавала признаков жизни.

Но едва Греков переступил порог кабинета, как Автономов, открывая глаза, совершенно свежим голосом, в котором всегда чудилась насмешка, спросил:

– Ты где это по ночам бродишь? Я тебе и в политотдел звонил, и Валентину Ивановну разбудил. В такое время все организованные люди спят. Где был?

– У Цымлова, – садясь, ответил Греков.

– И от него, заряженный какой-нибудь очередной идеей, – ко мне на штурм? – уже с нескрываемой насмешкой в голосе спросил Автономов.

– Почти.

– Выкладывай, – миролюбиво согласился Автономов. – Мне все равно дожидаться звонка министра. Но сперва расскажи о проране.

Обратно на левый берег Греков поехал от Цымлова не по наплавному мосту, а через проран и убедился, что Федор Иванович не напрасно был так уверен. Еще месяц – и можно будет перекрывать русло Дона.

– Если, конечно, не задержит нас с отводным каналом Гамзин, – заключил Греков.

Автономов усмехнулся:

– Если ты так уверен в Цымлове, то в Гамзине я тем паче. А с Приваловской?

– Там стоило бы лучше разобраться.

– Вот и разберись. Ты же в тридцатом году там людям райскую жизнь обещал.

– Этого я, между прочим, не обещал, – закипая раздражением, сказал Греков. Не любил он, когда Автономов начинал разговаривать с ним в таком тоне.

– И если надо, то без лишних церемоний с районными властями бери там все в свои руки.

– Но это уже после засыпки прорана.

– Не опоздай. Скоро вода начнет нам пятки мочить… Ну а теперь хочешь я сам скажу, по какому делу тебя сегодня уполномочил твой Цымлов.

– Он такой же мой, как и твой.

Автономов отвел его слова жестом.

– Не скажи. Я же не отрицаю, что Гамзин – тот больше мой. Но и без твоих слов мне уже известно, какой Цымлов замышляет новый человеколюбивый акт.

– От кого, Юрий Александрович, тебе это известно, если не секрет?

– У меня от тебя секретов не может быть. Ты же моя партийная совесть. Кого Цымлов через два дня на третий присылает ко мне на доклады вместо себя?

– Козырева?

– Но у человека, как тебе известно, кроме чувства совести, должно быть и чувство долга. Мой долг не позволяет мне обходить закон.

– Ты, Юрий Александрович, помнишь того ЗК, который прыгнул на льдину и погасил шнур?

– Что-то припоминаю, но смутно.

– Это был он.

– Кто?

– Молчанов.

Только на секунду колебание отразилось на лице Автономова.

– Это еще ничего не доказывает. Во время войны многие из лагерей попадали в штрафроты. Случалось, и зарабатывали звезды Героев Советского Союза. Но мы давно уже не по законам военного времени живем. Сегодня его расконвоируй, а завтра он опять сунет кому-нибудь под лопатку перо.

– И все же на этот раз твои информаторы обманули тебя.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Загляни в свою синюю папку и ты сам увидишь, о чем теперь тебя просит Цымлов.

Пошарив рукой в тумбе стола и раскрыв перед собой синюю папку, Автономов продолжал небрежно улыбаться, но Греков видел, как уже порозовели его щеки, улыбка, подергивающая уголки рта, все больше начинала напоминать гримасу, а руки шарили на столе: передвигали чугунную пепельницу, откручивали и закручивали ручку на пресс-папье. Больше всего Автономов не любил быть обманутым.

– Козырев свое получит, – сказал он. – Но из этого еще не следует, что и человеколюбивый проект твоего Федора Ивановича под аплодисменты пройдет.

– За что ты, Юрий Александрович, его не любишь?

– Разве это заметно?

– Даже слепому.

– Теперь и ты ошибся. Не его я не люблю, а когда он начинает ковыряться.

– Как это понимать?

– Наше дело строить, а не лезть в дебри.

– Боишься заблудиться?

– Не нами заведено.

– И на этом можно поставить точку?

Автономов долго не отвечал, склонившись над папкой. Большая белая рука его лежала на стекле, отражаясь в нем, как в зеркале. Когда, подняв голову, он взглянул на Грекова, тому показалось, что под фамильярной грубостью Автономов старается спрятать что-то другое.

– Вася, девичья твоя душа, – сказал он осевшим голосом, – почему ты не пошел заведовать детскими яслями? Сушил бы теперь пеленки, вместо того чтобы обращать меня здесь в христианскую веру. Скучновато мне бывает с тобой. – Автономов вдруг придвинул к себе папку и, размашисто написав на углу листа: «Разрешаю В. Молчанова перевести из правобережного района в центральный», поставил: «Автономов».

– Как у министра, – пошутил Греков.

Небрежным движением подавая ему через стол лист, Автономов холодно взглянул на него.

– В том-то, может быть, и загвоздка, что не я министр.

Из приемной, открыв дверь спиной, вошел его порученец, держа по стакану чая в подстаканниках в каждой руке. Поставив их на стол, он хотел удалиться, но Автономов остановил его:

– Гамзина нашел?

В глазах порученца мелькнуло беспокойство.

– Он уехал.

– Куда?… – с еще большим беспокойством порученец взглянул на Грекова. Но Автономов сурово напомнил: – Тебе пора уже знать, что от начальника политотдела у меня секретов не может быть.

– На катере вверх по Дону.

– Что за прогулка при луне?

– К утру он вернется, – заверил порученец.

– И сразу же его ко мне на доклад.

После того как за порученцем закрылась дверь, Автономов, помешивая ложечкой в стакане чай, коротко взглянул на Грекова: