Запретная зона - Анатолий Калинин Страница 8

– Хочешь, я тебе скажу, о ком еще просил тебя замолвить слово твой Цымлов?

Греков отхлебнул из своего стакана и поставил его на стол.

– Говори.

– О Коптеве. Угадал?

– Угадал.

– Вот видишь, – Автономов засмеялся. Но взгляд у него остался суровым. – А вдруг да попадешь к нему под настроение, и он, не глядя, начертает… – Автономов отодвинул стакан рукой. – Не начертаю! Так и передай. Даже если и ты меня начнешь просить… Знаешь, почему?

– Не знаю.

– Потому что быть хорошим, конечно, приятно, но кто-то должен быть и плохим, иначе всех бы козликов давно уже поели волки. Ты дело этого Коптева читал?

– Нет.

– А не мешало бы. Архив рядом.

Он явно хотел вознаградить себя за только что сделанную уступку.

С испуганным лицом заглянул в комнату порученец:

– На проводе министр.

На пристань Греков успел, когда береговой матрос уже закреплял сброшенный с палубы парохода канат на чугунной тумбе.

Пустынный станичный берег в пяти километрах ниже плотины никогда прежде не озарялся светом таких мощных фонарей, распространявших далеко вокруг серебрящийся свет. Никогда раньше здесь не скатывалось с пароходов на берег по сходням столько людей. На бугре дружно взлаяли собаки.

Редкие фигуры местных жителей с плетеными корзинками, опорожненными в городе на базаре, потерялись в толпе командированных из Москвы на стройку инженеров Главгидропроекта, приехавших сюда к расконвоированным ЗК жен и корреспондентов газет. Стоя у сходней, Греков высматривал среди них своего сына. У Грекова не было даже фотографии, по которой он мог бы узнать его, кроме той, когда он был снят еще совсем маленьким, одиннадцать лет назад. Так, пожалуй, можно было бы и не найти его среди множества других пассажиров, сходивших с парохода, если бы Валентина Ивановна, которая стояла рядом с Грековым, не сказала вдруг с уверенностью:

– Вот он.

Последним с парохода сходил, держась за канат рукой и беспокойно озираясь, худенький подросток с рюкзаком и в соломенной шляпе, одетый так, как обычно одеваются пионеры, когда едут в лагерь. В свободной руке он нес удочки.

До этой минуты Греков никогда не верил, читая в книгах, что сердце и в самом деле вдруг может подступить к горлу. Самое поразительное было, что мальчик оказался точно таким, каким представлялся он Грекову в тех редких сновидениях, после которых всегда оставалось ощущение вины и тревоги.

– Алеша! – окликнул Греков.

Мальчик с рюкзаком повернул голову в шляпе с большими полями. Нет, он не бросился к отцу, не обхватил его шею руками. Он подошел к нему и неловко прижался боком, искоса взглядывая большими черными глазами на ту красивую тетю, которая стояла рядом с его отцом и слабо улыбалась.

Зная свою бывшую жену, невольно задумывался Греков, почему она вдруг сменила свой многолетний гнев на милость и позволила Алеше поехать к отцу. Тем радостнее Грекову было убеждаться, что все его тревоги были напрасны. Возможно, Алеша и привез с собой из дому предубеждение к Валентине Ивановне, о котором можно было догадаться, когда он украдкой взглядывал на нее. Но то ли она упорно не хотела замечать его взглядов, то ли действительно не замечала. И Грекова вполне устраивало, как сразу же стали складываться у нее отношения с Алешей.

Она не навязывалась ему и не стала искать кратчайших путей к его сердцу. На место, занятое в его сердце матерью, никто не вправе был посягнуть. Валентина Ивановна и не делала этих попыток.

Просто с первого же дня она стала относиться к нему так же, как относилась к Тане. Она была хозяйкой в доме и поэтому вправе была требовать от всех, чтобы неукоснительно соблюдался раз и навсегда заведенный распорядок. Чтобы за столом собирались в положенные часы, а не закусывали на ходу кто когда, таская из шкафа куски, не исключая и Тани. Чтобы каждый, не исключая Тани, убирал за собой постель, а перед сном мыл ноги в тазу, который стоял в углу на террасе. Кроме этих правил, никаких других не существовало в доме.

Однажды услышал Греков из окна, как Валентина Ивановна выговаривала Алеше во дворе:

– Через забор лазить, когда есть калитка, не годится. Ты уже вторые штаны порвал. Мать тебя за это не похвалит.

Грекову показалось, что Алеша обиделся. Опуская голову, он исподлобья взглянул на Валентину Ивановну. Вдруг на лице у него появилась растерянность. С удивлением он еще раз взглянул на Валентину Ивановну, ушел на скамейку в кустах смородины и, поджав по привычке под себя ногу, о чем-то задумался.

Таня же, впервые увидев Алешу, еще на пристани решительно обвила его шею ручонкой и потом, отступив от него на полшага, заключила:

– Вылитый папа.

И сразу же, без всякой помощи взрослых, они заговорили между собой на том языке, который понятен всем детям. Чутьем Таня почувствовала свою ответственность и начала с того, что познакомила Алешу со своим хозяйством: и с лохматым серым щенком, которому еще не успела дать имя, потому что папа только вчера подобрал его, проезжая на машине мимо сквера; и с кошкой, у которой скоро должны быть котята, – она уже и место нашла для них за трубой на чердаке; и с качелями, привязанными к двум старым грушам, на которых Алеша может кататься сколько угодно – она уже накаталась. В ответ Алеша показал ей свои удочки с капроновыми лесками, пообещав снабжать свежей рыбой не только кошку, но и ее будущих котят. А щенка, по его мнению, правильнее всего будет назвать Волчком, потому что, судя по масти, его матерью была если не волчица, то наверняка овчарка. В чем, в чем, а в этом Алеша разбирается: мать его ростовского друга, Женьки Карагодина, работает в зоопарке.

После этих слов Таня окончательно прониклась доверием к брату. Теперь и она могла на детплощадке гордиться, что у нее есть брат.

Подружился Алеша и с соседским Вовкой Гамзиным. Алеша поделился с ним хорошими удочками, а у Гамзиных в углу сада всегда можно было накопать червей. После этого ничто уже не могло воспрепятствовать их дружбе. Мать Вовки Гамзина не одобряла, когда чужие дети появлялись у них в саду, и поэтому роль гостеприимного хозяина чаще всего выпадала на долю Алеши. Вовка Гамзин и до приезда Алеши наведывался во двор к Грековым тем охотнее, что у них не нужно было прислушиваться к шагам за спиной у кустов смородины или у яблонь. В саду у Грековых существовал только один запрет: ломать ветки.

Каждый раз, заставая Вовку у себя в доме, Греков невольно отмечал его сходство с отцом: тот же медленный взгляд выпуклых светлых глаз, те же чуть вывернутые ноздри и даже походка гусем, как ходят люди со стоптанными внутрь каблуками. Рядом с ним Алеша выглядел совсем маленьким.

Но вообще-то Греков редко заставал сына дома. Обычно он со своим новым другом с утра уходили с удочками на Дон и возвращались в сумерки. К этому времени Греков, пообедав, уже опять садился в машину и уезжал на шлюзы, в порт, или же поднимался на бетоновозную эстакады. Иногда с ее гребня он отыскивал взглядом их неподвижные фигурки у воды среди таких же, как они, яростных удильщиков. Он находил Алешу по синей рубашке, а рядом с ним нетрудно было узнать и его товарища по жокейской шапочке с козырьком.