Русский израильтянин на службе монархов XIII века - Александр Койфман Страница 12

Он не успел продолжить, так как пришел слуга и сказал, что Абу Дауд просит зайти к нему.

1214 год

На этом наш разговор не закончился. Учитель довольно быстро вернулся и немного прояснил мне ситуацию:

– Мой хозяин – ал-малик ал-Муаззам Иса бин Абу Бакр [44]. Второй сын султана, наиб Дамаска. Он получил угрожающее письмо от главы церкви Рима, в котором тот требует вернуть Иерусалим, иначе он призовет все воинство христиан к новому походу. Принц не обратил бы на это внимания, тем более письмо написано не в тех выражениях, в которых принято обращаться к равному владыке. Но корреспонденты из Рима и некоторых других столиц христиан подтвердили, что такие речи действительно ведутся. К тому же уже завершился объединенный поход против еретиков в Южной Франции, не подчиняющихся владыке Рима. Крепости их разрушены, а область полностью разграблена.

– А почему папа римский писал твоему хозяину? Ведь султан – ал-Адил.

– Наш благоверный султан, да продлится его правление, передал почти все реальные дела своим трем старшим сыновьям. В Египте сидит ал-Камил, в Дамаске – мой хозяин ал-Муаззам, а на севере – ал-Ашраф [45]. Кроме того, в Халебе [46] всем распоряжается племянник султана ал-Захир [47]. И есть еще более мелкие владетели. Иерусалим подчиняется моему хозяину. Поэтому письмо было направлено ему.

Абу Сахат помолчал и продолжил:

– Сначала я поехал с копией письма и всеми сведениями в Карак, где обычно проводит время наш султан. Но он не заинтересовался, велел доложить все старшему сыну в Египте, но так, чтобы молва не разнеслась. Иначе младшие сыновья, не имеющие владений, начнут плести интриги. Поэтому я ехал так скрытно. Но теперь мы сможем вернуться.

– Куда? Куда мы теперь поедем?

– В Дамаск. Но через Карак, так безопаснее. А до Дамиетты поедем с отрядом, который эмир ал-Камил направляет на усиление северных рубежей Египта. Думаю, что от Дамиетты до Газы нас тоже кто-нибудь проводит. А там мы присоединимся к каравану, идущему до Карака или даже до Дамаска. Это обычная дорога.

– А почему нельзя от Газы пойти в Дамаск через Иерусалим?

– Такая дорога и хуже и опаснее. Сейчас, конечно, мир с крестоносцами, и он может продлиться еще долго, но шайки баронов время от времени нападают на караваны на этом пути. Лучше не рисковать.

Он снова немного помолчал, а потом продолжил:

– Мы не договорили о твоем долге. Я выкупил у Ибрахима ал-Курди твои вещи. Все, что было при тебе, когда они нашли тебя в пустыне. Я заплатил за это двести дирхемов. Почти как за тебя. Одежду я оставил в Дамиетте, а все остальное у тебя в сумке. Возвращаю тебе все. Только расскажи: что это?

Ошеломленный, я не знал, что сказать. Вытащил тяжелый сверток, развязал веревку, которой он был перевязан, и развернул его. Выложил все на свою постель и молча глядел на это богатство. Да, для меня это было богатством. Эти вещи были свидетельством, что я действительно не сплю, что я не сошел с ума, что у меня было прошлое. На постели лежал мой разряженный служебный пистолет, пачка патронов, остановившиеся, еще советские механические часы с компасом, простенькая авторучка (с засохшими, как позднее выяснилось, чернилами), медицинская сумка со всем необходимым для первой помощи. Неоценимое богатство в моем теперешнем положении. Я не обратил внимания на бумажник с деньгами, банковскими и прочими карточками, какими-то записками. Это мне здесь совсем не понадобится.

Абу Сахат напряженно ждал моего ответа. Придется врать. Никогда не смогу объяснить ему, как стреляет пистолет, откуда у меня такие странные лекарства. Поднял пистолет за скобу дулом книзу и просто сказал:

– Амулет. Амулет на счастье. Мама подарила его мне. Он в нашей семье очень давно.

Про патроны небрежно сказал:

– Игрушки: красивые, люблю их перебирать, когда мне тоскливо.

Я понимал, что мою медицинскую сумку он открывал, поэтому заострил внимание на ней:

– Это мои лекарства и перевязочные средства.

Открыл сумку, вытащил пакет с бинтом, вскрыл его и немного размотал бинт.

– Видишь, это перевязывать раны. А это вата, очень чистая, чтобы рану не загрязнять.

Про не начатые упаковки с антибиотиками, болеутоляющими и прочими лекарствами ничего не хотел говорить. Но Абу Сахат взял вскрытую упаковку с таблетками акамоля [48] и спросил:

– А это что? Как такое можно сделать? Где?

– Это лекарство от головной боли.

Упаковку вскрывал, когда один из солдат пожаловался на головную боль. Я не знал, что мне врать дальше. Боялся, что Абу Сахат перестанет мне верить. Нужно сказать что-то похожее на правду, любую невероятную ложь, но похожую на правду. И чем более невероятной она будет, тем больше надежда, что он смирится с такой «правдой».

– Учитель, я говорил не всю правду. Действительно, я с севера. С Крайнего Севера. В Москве был, и в Киеве тоже был, но пришел туда из более далекой страны. Моя страна находится за дальними горами. У нас там все не так. Люди живут по-другому. Совсем по-другому. И не хотят ходить в ваши страны. Но я хотел увидеть не только нашу страну. Был молодой и глупый. Долго перебирался через горы. Потом сплавлялся по рекам. Жил на самой окраине вашего мира – в Москве. Прошел с местными жителями до Новгорода, а оттуда с варягами сплавился до Киева. Это было трудно, мы перетаскивали в одном месте наши корабли волоком по суше. Потом плыл с купцами до Константинополя. А дальше я уже тебе рассказывал.

– Я слышал о вашей стране. Один человек из Византии рассказывал мне очень давно, что на далеком севере есть страна Гиперборея [49]. Счастливая страна, где люди живут очень долго. Это ваша страна? Расскажи о ней.