Путь войны - Александр Поволоцкий Страница 17

Оставалось лишь одно свободное место, и Терентьев рассудил, что простой стул на роликах и с мягкой спинкой предназначен для него. Попаданец впервые оказался на таком расширенном собрании и не знал, как следует себя вести, а разъяснять ему протокол, похоже, никто не собирался. Иван вежливо произнес «Добрый день», стараясь, чтобы это прозвучало как можно более обезличенно, и на мгновение замялся, размышляя – можно ли сразу сесть или следует совершить еще что-нибудь ритуальное. Сомнения разрешил канцлер, то есть премьер-министр, если пользоваться привычными Терентьеву терминами. Седой благообразный старик с острым и не по возрасту живыми глазами молча указал на стул, ухитрившись совместить в одном коротком жесте вежливое указание и достаточное уважение. Не без некоторого усилия Иван переборол инстинктивное желание сесть на самый краешек и принял позу, которая в его представлении была достаточно раскована, но не переходила в вальяжность. Встал следующий вопрос – что делать дальше? Начинать речь или ждать некоего сигнала? Но от этой задачи его избавили.

- Господа, прежде чем мы приступим к обсуждению практических вопросов, я предлагаю выслушать уважаемого коллегу и соратника, - сказал Константин, глядя словно сквозь Терентьева. – Насколько я понимаю, ему есть, что сказать, относительно наших… приготовлений.

- Ваше Величество, - произнес председатель Союза Промышленников, высокий, дородный, словно сошедший с известного плаката 1900-х годов «Сталь. Уголь. Водород». Буржуй смотрел на Ивана с плохо скрываемым недоброжелательством, поджав губы в кривой и брезгливой мине. – При всем уважении к Вам и почтенному собранию, я не совсем понимаю, какую роль исполняет здесь этот э-э-э… консультант. Он действительно был нам весьма э-э-э… полезен, но на своем уровне и до определенного момента. Мне нем кажется, что здесь он... на своем месте. К тому же…

- И все же, мы его выслушаем, - ровным голосом произнес самодержец, и председатель мгновенно замолк. Он краснел и сопел, словно невысказанные слова распирали его изнутри, но переступить проведенную черту не осмелился.

- Говорите, Иван Сергеевич, - сказал Константин. – Мы все во внимании.

Терентьев встал, одернул пиджак, поправил галстук, сдвинутый узел неприятно уперся в кадык, как незатянутая удавка. Иван вновь потянулся к галстуку и осознал, что ведет себя как провинившийся работник на ковре у начальства.

- Товарищи… - начал, было, он и умолк, заметив недоуменные взгляды, которыми обменялись присутствующие. – Господа, - поправился Терентьев.

Во рту мгновенно пересохло, в голове звенела космическая пустота – вся заготовленная и тщательно отшлифованная речь испарилась, как капля воды на раскаленном металле.

Он сжал кулаки, крепко, так крепко, что коротко остриженные ногти глубоко впились в кожу. Иван вспомнил сорок второй – не отдельные события, а само ощущение того времени - будто развернул полотно сотканное из душевных нитей.

И заговорил.

Он отбросил выверенные формулировки и аналогии, потому что понял – здесь они бесполезны. Люди, сидящие перед ним, не понимают, что такое тотальная война на уничтожение. Они могут понять ее как некую сущность, как определение, как страницу учебника, но не в силах проникнуться истинным ужасом и безысходностью настоящей Войны. Той Войны, что страшным катком прошлась по его миру и его родине, принеся немыслимые разрушения стране, убив миллионы неповинных людей, навсегда изувечив души выживших. Несмотря на то, что Враг уже стоял на пороге, несмотря на поражения и отступления, они все еще не понимали, что в этом противоборстве сражаются не на территории, выгоды и контрибуции. С их точки зрения все было достаточно просто и описуемо – противник использовал преимущество внезапного удара и технического превосходства, добившись феноменальных результатов. Но всему приходит конец, в том числе и эксплуатации первичного успеха. Империя пережила тяжелый шок и понесла большие потери, но теперь ситуация переломлена. Враг так же потерял немало людей и техники, лишен серьезных подкреплений, он истощен и вынужден контролировать огромную территорию. Империя восстановит силы, накопит новые, и ответным ударом повергнет негодяев.

Так они видят общую картину, и сейчас бесполезно апеллировать к цифрам и числам.

Иван говорил короткими, отрывистыми фразами, отбросив политес и «господ», словно выплескивал из самой души мутный и страшный осадок, настоящий яд, который навсегда остался от его войны. Он старался, как мог, передать чувства человека, который уже все это видел и пережил.

Сорок второй год… Облегчение от того, что – устояли, не сломались; восторженное ожидание победы весной - предвкушение, сплетенное с горчинкой скорби и памятью об ушедших; удивление и недоумение – после того как неожиданно прекратились победные сводки; горькое понимание того, что победа так же далека, как и год назад. Безмерная усталость, страх, тяжелое, свинцовое отчаяние при виде противника, который, словно сказочное чудовище, отращивал две новых головы взамен каждой отсеченной.

Он говорил минут десять, не больше, но когда произнес последнее слово, чувствовал себя так, будто только что снова пережил тот самый бой, в степях севернее Сталинграда, который стал для него последним. Безмерная, запредельная усталость, полное опустошение и пустота в душе. Тяжелая тупая боль заполнила легкое, которое вроде давно и хорошо подлечили.

- Они не побеждены, - тихо произнес Иван. – Они остановлены, понесли потери, это да. Но они не повержены, не обольщайтесь. Вы хотите наступать весной, я знаю это. Это ошибка. Не повторяйте наших ошибок, умоляю.

В зале воцарилась тишина.

Терентьев сел, почти рухнул на стул, опустив руки. В голове билась одна-единственная мысль, которую он когда-то услышал в постороннем разговоре:

«Я сделал все, что в человеческих силах. Кто может – пусть сделает больше».

В зале воцарилась тишина, гробовая, могильная. Казалось, пролети муха – и шелест ее крыльев отзовется громом. Промышленник открыл, было, рот, но смолчал. Лимасов поглаживал выбритый подбородок, уставившись куда-то в прозрачную гладь стола. Военные переглядывались с некоторой растерянностью. Константин сидел неподвижно, как изваяние, положив локти на стол, сложив пальцы в замок.

Наконец, один из присутствующих заговорил.

- Вы позволите? – вежливо вопросил Устин Корчевский, начальник Главного Управления Генерального Штаба Империи, шеф военной разведки.

- Да, - разрешил самодержец.

- Иван Сергеевич… - начал Корчевский, очень серьезно, положив перед собой руки с долинными узловатыми пальцами, как пожилой клерк за конторой. – Вы хорошо сказали, и мы вас поняли. Но, поймите и вы нас… Что вы предлагаете? Какая у вас альтернатива?

Иван рывком поднял опущенную голову, на лице его отразилась такая буря эмоций, что все вздрогнули.

- Подождите, голубчик, подождите, - Корчевский поднял узкую ладонь в останавливающем жесте. – Я понимаю, вы предлагаете отказаться от наступления. Думаю, учитывая все предшествующее, можно говорить с вами открыто. Да, на рубеж мая-июня мы планируем большую наступательную операцию, которая должна сокрушить «семерок» или, по крайней мере, подорвать их обороноспособность. Вы порицаете нас за него, сравнивая с катастрофой вашего мира в аналогичных обстоятельствах. Но скажите, а была ли альтернатива у господина… товарища Джугашвили на тот момент? Что он мог сделать? Ждать, копить резервы, выравнивать баланс? Но ведь очевидно, что Гитлер не стал бы этого ждать. Промедли ваш Союз, и Рейх снова перешел бы в наступление, снова захватил бы инициативу, там, где посчитал нужным. Ту кампанию Джугашвили-Сталин и Советская Россия начали авантюрно и проиграли. Но и замена, по сути, была лишь одна – дождаться новой атаки и снова вести оборонительные бои в стиле сорок первого года.

Конец ознакомительного фрагмента