Возвращение алтаря Святовита - Алексей Борисов Страница 19

– Откель будешь, путник? – разматывая дерюгу, жалобно спросил дед.

– Оттуда, откуда и ваши постояльцы, – раздалось в ответ.

– Дуня, дура ты старая, ты куды гимнастёрки повывесила? – прошипел Афанасий, заметив какие-то тряпки на изгороди. – Я ж сказал закопать!

– Сам ты дурак старый! – обиженно заявила женщина. – Ты сказал заховать. Вот я и постирала их, да на плетень сушиться.

Дед на секунду задумался.

«Может, и вправду, по привычке бережного отношения к вещам сказал заховать? Добро вроде, хоть и за так досталось, однако жалко. Не, не мог я такой ляпсус допустить, чай, стреляный воробей. Дунька всё напутала», – промелькнула у него мысль и, прищурившись, громко крикнул:

– Ты к калитке подойди, мил человек, – в руках Афанасия оказался обрез винтовки, – а то мне тебя не разглядеть.

Евдокия притушила у керосинки свет, Савелий взвёл курки дробовика, дед неслышно передёрнул затвор, а я вынул пистолет. Незнакомец подошёл к калитке, стараясь, чтобы луна осветила его как можно лучше. Худющий, в разорванной на груди без рукавов гимнастёрке. Вместо обуви на ногах тряпки. При лунном свете он напоминал мертвеца, восставшего из могилы, а колыхающий тряпьё ветерок только придавал мрачности. Из-за приоткрытой двери с дробовиком наперевес высунулся Савелий, дед за ним, зыркая по сторонам, нет ли ещё гостей.

– Один? – спросил Савелий. – Руки не прячь!

– Да один я, один. А это палка. По дороге подобрал. Собака у вас больно грозная.

Жердь была выдернута из изгороди. Дед это сразу определил, но виду не подал. Полкан, хоть и десяток уже разменял, только на вид старый, деревенские кобели обходят хутор стороной, поджав хвост. Жердина незнакомца не уберегла бы, а услышать лесть о домашней животине всегда приятно.

– Товарищ командир! Мы тут, на сеновале заперты! – раздался вдруг голос телефониста.

Незнакомец повернул голову на звук и хотел было бежать, но тут цыкнул дед, демонстрируя обрез.

– Не дёргайся! – предупредил Савелий. – В правом жакан, а в левом дробь. С пяти шагов и слепой не промажет, а я уж тем более. Веточку на место поставь, вот так, и к овину топай. А мы сейчас посмотрим, какой ты командир.

Савелий Силантьевич не шутил. В конце августа в Прилепово забрёл мужичок. Постучался в крайнюю хату, где жила мать семерых детей, представился капитаном Красной Армии, наплёл ей кучу сказок, что чуть ли не отстал от поезда, даже документами перед носом крутил, а на утро исчез. Но не просто так, а украв золотое кольцо мужа и деньги, что были сложены под иконой. Подонок фотокарточку на стене увидел, ткнул в неё пальцем да брякнул имя наугад, и угадал. Женщина в слёзы, стала просить рассказать о муже, на фронт ушедшем. Знает ли что? Тот, понятное дело, наплёл. Хорошо, что сердобольная баба сообразила Савелию всё рассказать, как пропажу обнаружила. Силантьевич приметы мерзавца выяснил, да заставил потерпевшую заявление подписать, о том, что на постой большевик напросился, а с ним в комендатуру. Каково ж было его удивление, когда мнимый капитан курил перед управой, а Майс стоял навытяжку, отчитываясь перед каким-то важным военным. Савелий бочком к дежурному да листик на стол. Капитана Красной Армии в деревне держим, вооружён собака, пулемёт с ним, не меньше. Дайте подмогу. Никто в Прилепово с силовой поддержкой, конечно, не поехал. После этого случая стало известно, что «капитан» посетил не одну деревню. Каждый его успешный заход заканчивался виселицей. Так что держал Савелий палец на курке и случись что не так, нажал бы и не усомнился в своей правоте.

Зашедшего на огонёк путника, раздетого до кальсон и со связанными руками посадили у печки, подстелив под ним газету, на которую периодически падали вши после специального педикулицидного спрея (пришлось пожертвовать). Евдокия глянула на это дело и пошла успокаивать корову, которая стала мычать ни с того ни с сего. Дед уселся во главе стола, положил рядом с собой обрез, махнул стопку водки, взял из чугунка картофелину, макнул ее в подсолнечное масло и, чуточку посолив, откусил половинку. Савелий делал с едой то же самое, только с секундным запозданием, после чего повёл допрос.

– Ну, рассказывай, мил человек, кто ты, зачем послали, кому что передать должен? Правду расскажешь – жить останешься. А соврёшь, так о тебе никто и вспоминать не будет. Я тебя за банькой хлоп! И в речку. Может, всплывёшь где-нибудь у Красного Бора, а может, раки тебя и так сожрут.

Допрашиваемый жадным взглядом пробежался по столу, двинул кадыком и отвёл глаза в сторону окошка, не в силах совладать с урчащим желудком. Помолчав немного, словно собирался с последними силами, он в сердцах выпалил:

– Ничего я тебе не скажу. Попугать меня решил? Так я пуганый. Когда гимнастёрку резали, на спину посмотрели? А ты раки, хлоп. Да я уже давно с жизнью попрощался.

Вообще-то, у меня поначалу сложилось впечатление, что человеку поставили медицинские банки, причём неудачно. А объяснение происхождения бордово-фиолетовых синяков повергло в шок. Со слов «гостя», его привязали к борту грузовика за руки, а рыжий немец расстреливал из самодельной рогатки то ли шрапнелью, то ли шариками от разбитых подшипников.

– Вам знаком Владимир Августович Бишлер? – спросил я, следя за реакцией.

– А ты кто такой? Интересуешься всем: как командира роты звали, кто комиссар, были ли у ротного старшины усы, вопросики с подковыркой. Да пошёл ты… – незнакомец, который так и не представился, сказал последние слова и уснул. Просто вырубился.

– Дел-л-аа, – протянул дед, – это ж как намаяться надо, что б вот так, раз и уснуть? Я вам, ребятушки, вот что скажу – оставьте служивого в покое. У него жизнь теплится, пока он мстить будет. Видал я уже таких, ещё в Японскую. На Путиловской сопке дело было. Тогда осемнадцать душ солдатик в рукопашной положил. Брата у него косоглазые убили. Мы уж думали, помер вместе с задушенным им япошкой, а он спал.

Афанасий мог часами рассказывать, когда стол не пустой, да слушатели, раскрыв рот, сидят. Любят старики поговорить. Пусть они повторяются, не беда, запомнится лучше. Просто с возрастом сокращается круг общения, и если выпала кому возможность услышать слова: Помню, в годы моей молодости, лет так «цать» назад, – дослушайте рассказ до конца. По крайней мере, будет, что поведать внукам. Дабы те не искали «правду», сомнительную и перевёрнутую в угоду духа времени.

Беглого командира мы перенесли на сеновал, под присмотр бойцов. Телефонист Гена дал рекомендацию:

– Василий Егорович хороший, добрый, очень отзывчивый. Только в лагере у него что-то с головой стало. Мы за младшим лейтенантом присмотрим.

На рассвете, перед самым уходом, я ещё раз обследовал машину, сверяясь по книжке, и выявил причину заклиненных передних колёс. К аккумулятору с радиатором и покрышкам добавилось соединение рычага. Сам же он вывернулся неестественным образом, упёршись в рессору. Всего-то надо было с самого начала хотя бы на гвоздь закрепить, а так машинка хоть куда. Рулевые тяги ещё посмотреть, болты подкрутить, ведь шатается всё, но как говорится, поспешай не торопясь. Савелий и так знал, что нужно делать с «эмкой», посему мы попрощались до послезавтра. С хутора мой путь шёл домой. За день Силантьевич разузнает, каким путём добирался младший лейтенант, и если побег был совершён из лагеря Шаталово, то стоит сделать по маршруту закладки с продуктами. Так как лагерь этот простоит долго, и бежать будут из него часто, то пусть у ребят будет как можно больше шансов. Второй задачей стояло посетить деревни Шимоновку и Митюли, старосты которых, подобно Савелию Силантьевичу, были мне знакомы, хотя и не так хорошо. До середины октября немцы отпускали военнопленных красноармейцев, состоящих в родстве с местными жителями. Стоило лишь предъявить одному из заместителей начальника лагеря справку от старосты селения, на предмет поиска родных, да небольшой подарок сделать. За одного гуся или золотую серёжку отпускали и без бумажки. Достаточно было ткнуть пальцем на военнопленного. Оставалась ещё одна лазейка, по которой можно было не собирать бумаги – фиктивный брак. Идти в «зятья» для мужчин стало ещё одним шансом покинуть зону с колючей проволокой. А что было делать? Русские бабоньки готовы были и не на такое, только б из лап смерти мужика выдернуть, а там, как Бог рассудит: есть совесть – вилы в руки и немцу в живот; а коли, нет за душой ничего – то живи, как знаешь. Шли оккупанты навстречу сельчанам не из сострадания, а из прагматического расчета. В теории игр это называется «игра с ненулевой суммой». Иными словами, немцы немного уступали вначале, но много выигрывали потом. Освобождённые русские, в их понятии, неспособные пережить надвигающиеся холода в лагере, за счёт местных жителей сохранили бы жизнь, а потом, сытые, здоровые и морально неспособные к сопротивлению становились рабами Рейха. Для пленных это был выход, но уж больно неравномерной была пропорция для местного населения. В среднем крестьянская семья, сверх себя, могла с трудом прокормить ещё трёх мужчин. Это был предел, в условиях, когда немцы практически начисто вырезали весь скот и домашнюю птицу, оставив небольшие запасы хлеба и картофеля. Помочь деревенским можно было лишь, спросив у них самих, что им надо? Эту работу Силантьевич обещал выполнить самостоятельно, переговорив со знакомыми старостами, прося их настраивать местных жителей забирать всеми возможными способами военнопленных из лагерей. Пока что каждой семье, приютивший хоть одного человека, было решено давать по мешку муки, пуд соли и двести рублей на всякие нужды. По моим подсчётам, Шимоновка и Митюли могли приютить по сто человек каждая, и столько же забрать из лагеря, впоследствии отпустив людей на вольные хлеба. Именно из этих, не обеспеченных кровом красноармейцев, я планировал создать партизанский отряд, о котором уже можно было сообщить подполью. Понятно, что будет отсев, да и согласятся немногие (ломались в плену люди), но с полсотни человек как пить дать наберётся. А это была уже весомая гарантия для Савелия Силантьевича, по приходу Красной Армии, что не просто так он с немцами сотрудничал.