Город, который сошел с ума - Борис Юдин Страница 19

Васильев тоже поднял свою рюмашку, выпил и зажевал лимончиком. Коньяк был хороший.

А Муся тут же налила по второй и поставила почёсывающемуся Мише задачу:

– Короче, Миша. Обслужишь клиента по высшему.

– Есть! – По военному рявкнул Миша и исчез.

– Вот так вот, Олег. – снова подняла рюмку Муся. – Будешь человеком и с тобой будут по – человечески. А говном будешь – так не обижайся. С тебя полтишок. Будет сдача верну.

Васильев суетливо выпил, отсчитал пятьдесят рублей и вышел на волю.

– Вот оно оказывается как просто! – думал Васильев, идя по раздолбанному тротуару, – Нужно всего навсего человеком быть. И всё. И вся житейская премудрость. Как это мне раньше в голову не приходило? Впрочем, как всё это придти могло, когда я бытом – то никогда не занимался. Всё жена. А я, как человек творческий, так сказать, самоустранился.

Васильев вспомнил о жене, оставленной в Нью – Йорке, и устыдился. И так вот, угрызаясь, дошёл потихоньку до музучилища, в зале которого была назначена репетиция.

Когда Васильев приоткрыл осторожно дверь в зал и в образовавшуюся щель просунул голову, он увидел, что опоздал безнадёжно. Приглашённые на первую репетицию уже сидели с отпечатками пристального внимания на лицах, а по помещению раскатывался командирский голос Иосифа Адамовича Морока. Иосиф Адамович до того как был назначен Зав. Отделом агитации и пропаганды Горкома командовал политотделом авиаполка и очень этим гордился.

– Значит так, товарищи! – вещал Иосиф Адамович. – Партия доверяет вам организацию и проведение ответственнейшего мероприятия. Юбилей со дня смерти Великого Поэта – это вам не танцульки какие – нибудь. Тут надо со всей ответственностью и засучив рукава. Чтобы не было потом мучительно, так сказать, больно. Мы, доверив вам, товарищи, это мероприятие, уверены, что вы мобилизуете не только все ваши силы, но и, я не побоюсь сказать, резервы.

Васильев приоткрыл дверь ещё немного и протиснулся, вернее протёк в зал. И в этом перетекании он напоминал слизняка. А оказавшись в зале Васильев пригнулся, вжал голову в плечи и на цыпочках поскакал к стульям. Всем своим существом демонстрировал Васильев, что не хочет нарушать священную и, безусловно, рабочую атмосферу репетиции. Только старался он зря. Острый глаз Иосифа Адамовича уже узрел нарушителя дисциплины.

– Вот, товарищи, как происходит. – резюмировал Иосиф Адамович. – Мы тут с вами не жалея сил, так сказать, а артист Васильев позволяет себе приходить когда захочет. Вы что же это такое себе позволяете, товарищ Васильев?

– Да я вот… Как – то… Сами понимаете… – мямлил Васильев, а сам думал, – Что за фигня происходит? Если времени у них нет, то как я мог опоздать?

А Иосиф Адамович не унимался:

– Елена Михайловна! – Обратился он к Кудрик, которая отвечала за художественную часть. – Что у нас поручено Олегу Петровичу?

Елена Михайловна деловито порылась в папочке, лежавшей у неё на коленях:

– Олег Петрович читает у нас «Пророка».

– Ага! – Обрадовался Иосиф Адамович. – Он у нас «Пророка» читает, а сам себе позволяет опаздывать. Вы уж, Елена Михайловна поработайте с ним как следует, чтобы осознал подтексты, так сказать, и великий смысл. А я, при случае, тоже поработаю.

– Попал, блин! – сказал сам себе Васильев и уселся наконец – то на спасительное кресло.

Оказавшийся по – соседству Владлен Гаврилович Щепотько, вместо того чтобы поздороваться начал так сосредоточенно внимать Иосифу Адамовичу, что даже человеку случайному стало бы понятно – вот как осознаёт серьёзность происходящего Владлен Гаврилович. А пока Владлен Гаврилович старался, Иосиф Адамович захлопнул красную папку, в которой лежали загадочные для непосвящённого бумаги, и с достоинством удалился.

Он удалился, но место на трибуне тут же оказалось занято. Там уже стояла вдохновенная и серьёзная Елена Михайловна и сосредоточенно перебирала бумаги. Правда, бумаги у неё были не в красной папке, а зелёненькой, и не в кожаной, а в дермантиновой. Но это вовсе не умаляло важность и ответственность момента.

– Товарищи! – произнесла Елена Михайловна и окинула зал пристально. – Кратенько прочитаю вам сценарный план.

Елена Михайлована снова уставилась в бумажку из зелёненькой папки и замерла. Так замирает петух, найдя зерно. То одним, то другим глазом рассматривает он драгоценную находку, сам себе не веря, что счастье всё – таки привалило. Вот так и Елена Михайловна одухотворённо и наполненно рассматривала свой же сценарный план, утверждённый уже во всех положеных инстанциях.

Она так долго держала паузу, что Васильев не выдержал:

– Она что там? Букву знакомую ищет? – прошептал Васильев, немного наклонившись к Щепотько.

Но Владлен Гаврилович Васильева не только не поддержал, но наоборот прошептал свистяще на весь зал:

– Прекратите ёрничать! И не делайте вид, что не понимаете ответственности этого мероприятия!

После этой тирады Владлен Гаврилович демонстративно отвернулся от Васильева, всем своим видом показывая что ничего общего у него с этим отщепенцем от искусства не было, нет и быть не может.

Васильев покрутил головой, оглядывая зал в поисках моральной опоры. Но сочувствия в коллегах не нашёл. Все сидели с каменными лицами. Один Добежанский понимающе улыбался.

Тем временем Елена Михайловна разобралась в своих таинственных записях и, обведя взглядом зал, сообщила:

– Значит так, товарищи. За постановочную часть ответственнен товарищ Добежанский. Костюмы и реквизит, если таковой понадобится, возложены на товарища Таранькину. Портрет Великого Поэта нам обещал нарисовать товарищ Дукст. Сценарная работа и режиссура возложена на меня. Может, я и не нравлюсь кое – кому, – и Елена Михайловна выразительно посмотрела на Васильева, – но прошу любить и жаловать.

Значит так. Если руководители коллективов ансамбля скрипачей, духового оркестра и оркестра аккордеонистов считают, что им нужна репетиция на сцене, то сразу же после небольшого перерыва они могут начинать.

После этого я лично поработаю с товарищем Васильевым. Ему доверено очень ответственное стихотворение и, сами понимаете, это должно быть прочитано на соответствующем уровне.

Помогать мне в моей работе будет талантливейший мастер поэтического слова. Я не побоюсь сказать – наша гордость. Соломон Сергеевич Канарейкин.

Соломон Сергеевич приподнялся, обозначая своё присутствие, и театрально, но с чувством собственного достоинства, поклонился.

Человек способен признаться в чём угодно: в собственной беспомощности, в непомерном аппетите, в склонности к выпивке, в совершении преступления, и в любви. Но, вряд ли, вы отыщете человека, который признается, что ни фига не понимает в искусстве.

В доисторические времена ниандертальский вождь, войдя в пещеру, разрисованную местными талантами, окидывал строгим взором все эти наскальные шедевры и, одобрительно урча, поднимал вверх большой палец руки.