Песня цветов аконита - Светлана Дильдина Страница 24

Сегодня Хали не стала следовать заведенному порядку. Она кликнула девушек, немилосердно разбудив их, — и те, протиравшие глаза, помогли Хали одеться. Звать старших по рангу дам Хали не стала, а сами они не проснулись. Быстрыми шагами вышла во двор — там дожидались носилки. Усевшись, опустив занавеску с вышитыми рыбами и морскими змеями, Хали задумалась — и не заметила, как одолела расстояние от Сердца Островка до Храма Иями и Сущего. Не больно-то далеко — особенно по хорошей дороге. А дорога была хороша — золотисто-белые плиты, квадратные, одинаковые на всем отрезке пути.

Носилки остановились не у главных ворот — в небольшом дворике. Каменное кружево стен и нефритовые изваяния, между ними — кустарники с глянцевой жесткой листвой. Никто не стал на пути Аину — напротив, троюродная сестра встретила ее на пороге, провела внутрь.

— Санэ, — улыбнулась девушка. Виделись они редко, но тепло относились друг к другу. Только отец и Посвященная могли без формальностей разговаривать с Аину. Только сюда за пределами Сердца Островка могла наведаться девушка, не испросив позволения. Прозванная за цвет глаз Соколицей, Посвященная выглядела моложе своих двадцати семи лет. В темно-серой накидке — лишь во время обрядов Соколица надевала белоснежные одежды, с оранжевым и золотым. И обстановка — простая до изумления, хоть и не бедная. Девушки-шемэ , которые служили при Храме, жили еще проще. Когда-то Хали все это неприятно поразило. Теперь она завидовала.

— Ах, Соколица, если бы и я могла, как ты…

— Невозможно.

— Как часто я слышу это слово… а еще чаще произношу его сама для себя.

— Твой отец — правитель. Ты не можешь стать Посвященной — сэрини. Благословенный здоров, храни Сущий его дни, — но даже если он не доживет до старости, тебя все равно выдадут замуж. Это важно для страны.

— Да…

— Глупенькая, — голос сестры стал ласковым. — Ты хотя бы получишь счастье иметь детей. А я отслужу свое — и буду доживать дни в почете и одиночестве. А мое место займет другая.

Хали подумала, спросила вскользь:

— Как поживает моя вторая родственница-Посвященная?

— Хорошо. Она обучает девушек-шемэ вышивать и складывать из бумаги фигурки — не впустую проводит время.

— Разве такие занятия положены в Храме?

— Не запрещены, — повела плечом Соколица. — Мы тоже можем испытывать скуку.

Хали сидела молча, сцепив руки.

— Что беспокоит тебя? — мягко спросила сестра.

— Я боюсь. Мы и так лишены права выбора, я же — особенно. Слухов о моем предстоящем замужестве еще нет?

— Я ведь не покидаю Храма. Но могу тебя утешить — об этом разговоры еще не велись. Это я знаю.

— Не знаю, кому меня отдадут. У сууру берут в дом по три жены. Это ужасно — я не смогу…

— Можешь не беспокоиться о западных соседях. Ты же не полностью крови тхай.

— Нет, нет… напротив. Здесь, в этом тихом месте, вы забыли, что такое жизнь. Они будут добиваться меня — ради союза с кочевниками.

— Отец тебя не отдаст. Если ты понимаешь — неужто не догадается он?

— Мало ли что может быть… Сууру сильны…

— Отец твой не станет покупать мир такой ценой.

Соколица протянула руку, взяла Хали за подбородок.

— Ты слишком много думаешь о том, о чем женщине думать не подобает. Как только тебе позволяют просто знать о таких вещах?

Девушка вспыхнула, но быстро совладала с собой.

— У моего отца нет сына. Я — не замена, и все же меня учили. Не знаю зачем. Иногда я думаю — только затем, чтобы сейчас указывать мне на то, что я — женщина и ни к чему не пригодна, даже со всеми своими знаниями и умом.

Соколица всмотрелась в лицо Хали. Медленно произнесла:

— Надеюсь, такие речи ты ведешь только со мной?

— Я могу сказать что угодно, — горько ответила девушка. — Разве кому-нибудь не все равно?

Соколица кивнула. Ее желто-карие в мелкую крапинку глаза словно дымка заволокла.

— Ты можешь кричать об этом на площади. Но я бы и шагу не сделала, чтобы это услышать — ради своей собственной жизни. Дитя… ты ведешь такие речи с тем, кому веришь, и заносишь отточенную лэ над их головой… Меня на днях навестил мастер Весенний Ливень, — переменила тему Соколица. — Подарил мне миниатюру с цветущим деревом. Сетовал, что нет достойных учеников. Подражатели — самое большее. Боится, что канул в прошлое золотой век художников.

Хали улыбнулась краешком губ — улыбка бледноватая, однако настоящая.

— Я люблю смотреть на его работы. От них на сердце светлее.

Скоро Хали собралась обратно. Никто ее не гнал и не ждал, и все же она не могла позволить себе подолгу находиться даже здесь.

— Побудь еще, — уговаривала Соколица. — Ты редко навещаешь меня. Скоро мы станем видеться только по храмовым праздникам.

— Я стану смотреть на тебя снизу вверх, как на облаченную высшей властью, — на миг проглянула веселая девочка и скрылась опять.

Соколица помедлила, глядя на троюродную сестру.

— Остерегайся любых влияний. Два Дома — пауки в одной норке. Пока они еще терпят друг друга, и другие Дома не определились. Но у Лисов родня получает хорошие должности. Скоро… Оберегай тех, кто тебе дорог.

— Ты сама упрекала меня, а говоришь такое…

— Да. Я женщина, и я Посвященная. Но и во мне течет капля Золотой крови.

Девушка встала, чуть поклонилась старшей сестре.

— Я буду помнить, — и вышла во дворик. Соколица провожала Хали, держась на три шага позади.

— Айэ, девочка, — беззвучно произнесли ее губы, когда девушка миновала ворота, направляясь к носилкам.

Храмовая бумага хооли — золотая…

* * *

Квартал в Аэси

— Ты правда сделал что-то со спутниками по дороге сюда?

— А правда, что ты можешь превращаться в дикого зверя?

— А ты в самом деле знаком с оборотнями и маки?

— Нет, — терпеливо отвечал он. Потом перестал. Поводил плечом — пусть думают, что хотят. Но долго еще слышал пересуды у себя за спиной.

Не сразу он в должной мере оценил, в какое место его привезли. Сюда нельзя было попасть с улицы — детей и. подростков тщательно отбирали из лучших. Но слово Отори много значило для хозяйки Сада, и она приняла мальчишку.

Здесь жили красиво и празднично. Алый квартал в Аэси — самый дорогой и яркий плод среди всех, растущих на том же древе. Все тут было особенным. Дворики располагались не спереди, а позади домов и словно состояли из одних укромных уголков. Здесь никогда не было тихо — вечно что-то звенело, наигрывало, пело, смеялось. Остаться одному надолго было еще сложнее, чем отыскать тишину.