Оборотень. Новая жизнь - Марк Даниэль Лахлан Страница 31

Макс вышел из лаборатории и в лихорадочном нетерпении зашагал по первому же коридору. Там один из свидетелей Иеговы чинил электропроводку.

– Polska? – спросил у него Макс.

– Я немец, – ответил тот.

Макс заглянул ему в глаза, ожидая увидеть ненависть. Но лицо мужчины было добрым, почти радостным. Макс от удивления вздрогнул, и ему стало стыдно. Как удавалось этому человеку сохранять свои убеждения в столь ужасающей обстановке? Макс многое бы отдал за то, чтобы хоть одним глазком заглянуть в эту веру – настоящий якорь, с помощью которого можно удержаться в хаосе жизни. Для него, Макса, таким якорем станет Михал, его здоровье и возможность выжить.

– Вы знаете здесь кого-нибудь из поляков? – спросил Макс.

В ответ свидетель Иеговы лишь мягко улыбнулся.

– Да благословит вас Господь, – тихо сказал он.

– Я спросил, знаете ли вы кого-то из поляков. Я пытаюсь спасти жизнь одному мальчику. Так вы знаете поляков, черт побери?

– Остановитесь, обернитесь вспять, – сказал свидетель Иеговы, – и объявят вас праведным во имя Господа нашего Иисуса Христа и святого Духа.

– Ох, я вас умоляю! – Макс хотел пройти мимо него, но заключенный неожиданно загородил ему путь.

– Иегова простил Давида. Простил Манассию. Он может простить и вас.

– Прочь с дороги! – раздраженно сказал Макс, но заключенный не двинулся с места.

– «Ибо угодно Богу нашему, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» [14], – смиренно сказал свидетель Иеговы.

– Я сейчас пытаюсь спасти жизнь ребенку и приказываю вам убраться с моей дороги к чертовой матери!

– Мы должны подчиняться приказам Властителя нашего, а не смертных людей.

– Прочь с дороги!

Долгие недели жизни в Вевельсбурге с ее хитростями, постоянной игрой в прятки, бесконечным ремонтом, который грохотал в голове днем и ночью, переживаниями за Михала и тревогой за Герти – все накопившееся вдруг взорвалось в Максе, и он толкнул этого сморщенного оборванного человека так, что тот полетел на пол.

– Потихоньку осваиваетесь, Фоллер? – Это был фон Кнобельсдорф, который незаметно приблизился сзади.

– Да я…

– Неплохое шоу. Возможно, из вас все-таки выйдет человек СС. Может быть, вы не такой уж и мягкотелый, как о вас говорят. Хотите прикончить этого ублюдка или мне сделать это самому? – Фон Кнобельсдорф расстегнул кобуру.

– Он электрик. А электрики нам нужны.

– Жаль, – разочарованно протянул фон Кнобельсдорф. – Утро для меня выдалось мерзким. Кстати, вернувшись в лабораторию, вы найдете там подарок, который я вам обещал. Позаботьтесь о нем. Я буду к вам наведываться. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер.

Макс вышел во внутренний двор. Брезентовые загородки уже убрали, и теперь стало видно, что двор этот имеет неправильную усеченную форму – с одной стороны он ýже, чем с другой. Леса на крыше здания отбрасывали причудливую тень на камни мостовой. Макс даже подумал, что выглядит это так, будто весь пол изрыт глубокими черными ямами. Он быстро нашел капо, и тот привел ему рабочего, который говорил по-польски.

Человек этот – к счастью, политический заключенный, а не фанатичный проповедник, – прочел записку с отсутствующим выражением лица.

«Меня зовут Михал Вейта. Я не цыган, я поляк из-под Познани. Моя семья принадлежит к среднему классу и зарегистрирована во всех необходимых инстанциях. У нас был фургон, который раньше использовался как домик для игр. Когда пришли немцы, мы сели в него и поехали к чешской границе, но нас взяли в плен части регулярной армии. У нас отобрали все, что было. Я не гомосексуалист. И не коммунист. Меня нужно отпустить. Пожалуйста! Вы можете получить подтверждение того, кто я, у польских властей».

Макс не верил своим ушам. Этот мальчишка попал в Вевельсбург в результате чьей-то нелепой ошибки. Облегчение накатило на него холодной волной. Первым делом нужно вернуться в лабораторию и позвонить по телефону. Необходимо поговорить с начальником концентрационного лагеря Хаасом; следует убедить его в том, что они содержат у себя этого парня незаконно – даже по их собственным извращенным критериям.

Макс открыл дверь в коридор, где недавно встретился с электриком. Того уже не было. Там вообще было пусто, чувствовался лишь горьковатый запах пороха да виднелось кровавое пятно на стене в метре от пола. Макс судорожно сглотнул. Примерно на этой высоте находится голова стоящего на коленях человека. Он попытался защитить заключенного, сказал, что это электрик, но фон Кнобельсдорф с его педантичным вниманием к мельчайшим деталям, видимо, решил все проверить. В голове у Макса мелькнула тревожная мысль: «Михал!» Мальчик до сих пор оставался в лаборатории. Интересно, что именно прислал фон Кнобельсдорф? Что бы это ни было, Макс сомневался, что будет рад это увидеть.

Пока забинтованного Ариндона грузили в карету скорой помощи, Кроу курил под кедром. Запах крови до сих пор дразнил его ноздри, а тонкий туман из мельчайших красных частичек, осевший на губах профессора, продолжал ублажать его рецепторы насыщенным, соблазнительным вкусом.

«Это уж слишком», – решил Кроу. Когда он чуял кровь, ему с громадным трудом удавалось сохранять человеческий облик. Сложно было предсказать, что произойдет в следующий раз. И все же Ариндон заговорил с Кроу на языке его праотцов. А это было связующим звеном с его потерянной женой, пусть даже и очень слабым.

Для Кроу важно было выйти из душного здания на свежий воздух, чтобы проветрить мозги и подумать. Не было никаких сомнений в том, что требует от него долг джентльмена: нужно немедленно уехать и как можно тщательнее себя изолировать. Внутри Кроу росло напряжение. Перед глазами стояло видение: прощающаяся с ним молодая женщина, вся в слезах, а в голове у него таилась соблазнительная мысль, что она может еще вернуться, потому что – он был в этом практически уверен – уже делала это прежде и может сделать снова.

Это была не та уверенность, которую обретаешь, изучая что-то, читая книги или даже видя подтверждение собственными глазами. Уверенность Кроу основывалась на столь зыбких вещах, как предчувствия, надежды и интуиция, – однако, тем не менее, это была уверенность. У него не было объяснений устойчивой привязанности к своей жене, но он не мог от этого освободиться, даже если бы захотел.

От кареты скорой помощи отделилась коренастая фигура Балби и направилась в сторону профессора.

– Как там Бриггс? – спросил Кроу.

– С ним все будет нормально. Я сказал ему, чтобы не раскисал, взял себя в руки. Чашка доброго чая – и он снова будет в строю.

Мужчины несколько минут помолчали. Кроу предложил Балби сигарету, и полицейский взял ее. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу и выдыхая табачный дым в прохладный осенний воздух. Ветерок доносил до них деревенские запахи – мокрых листьев и костров. Из-за низких темных туч было сумеречно.