Зло побеждает зло - Павел Дмитриев Страница 31

— Вода у нас есть? — поинтересовался я, едва переступив порог.

Конспирация штука хорошая, но после работы на самом деле помыться не мешает! Не понимаю, как советские граждане умудряются ходить в баню раз в две недели. Зачем терпеть такое издевательство над организмом, если вода — чуть не единственный ресурс, доступный в Москве свободно и практически в любых количествах?

— Ты неисправим, — Александра со смехом сняла с примуса не спевший остыть чайник.

— Всего пять минут и как новый, — отшутился я, скидывая пропотевшую за день рубаху.

Какое уж тут смущение, если приходится жить теснее, чем в иной семье? Скорее странно — вроде и симпатичная девушка рядом, на расстоянии неловкого движения, и желание зримое, но при этом — ни-ни! Боевой товарищ и ни дюймом ближе.

— Держи! — вслед за чайником Саша передала мне пачку мыла. Со значением выделила голосом: — Последняя осталась.

Не просто так старается. Когда я в номере турецкого отеля покрывал брусочки тротила толстым слоем Ivory soap от Procter & Gamble, никак не думал, что нам придется на самом деле им мыться. Но ничего сравнимого тут не нашлось даже в новоявленных коммерческих магазинах. [89] Поэтому мы решили не только использовать ценный ресурс по прямому назначению, но подгадывать его расход под дату финального бадабума.

Кстати сказать, тогда, на Принкипо, лентяй Блюмкин уговаривал не заниматься чепухой — взрывчатку несложно найти в СССР. А тут риск, тащить аж шесть пачек на двоих через пароходы, поезда и таможню, по целых четыреста грамм на брата. Мне удалось настоять на своем, упирая прежде всего на неочевидное качество советского, а то и старого царского тринитротолуола — у нас всего одна попытка, в которой нет места экспериментам даже с фабричными составами. Говорить про самостоятельное изготовление чего-то годного "в кастрюльке", — вообще смешно. Экзерсисы с гремучей ртутью времен "Народной воли" ничего кроме брезгливого недоумения у меня не вызывают. Как и кружок районной самодеятельности имени господина Ларионова с чудовищно тяжелыми, но абсолютно бестолковыми гранатами Новицкого.

Впрочем, к чему вспоминать былые споры? Здесь и сейчас все готово. Корпус собран и тщательно отмыт от отпечатков пальцев в уксусе и, на всякий случай, спирте. Склеены в единую многослойную пластину поражающие элементы. Установлены привезенные из Турции взрыватели. Осталось надеть специальные перчатки и доложить в конструкцию последний брусок превосходного английского тола.

Есть место. Есть план. Время придет.

Вымывая из волос дорожную пыль, я не удержался от декламации подцепленного еще в Риге четверостишия:

— Это ты про что сейчас? — вмешалась Александра.

— Так, вспомнилось к слову.

— Скоро уже?

Невинный вопрос, но по голосу сразу понятно — девушку интересуют вовсе не житейские мелочи.

— Думаю об ошибке выживших, — ляпнул я, и в ответ на недоуменный взгляд пояснил: — Из старых зданий остаются только самые красивые и прочные — только потому, что остальные сносят, а не реставрируют. С людьми, впрочем, обычно поступают так же.

Пауза затянулась. Я успел домыться, обтереться, стянуть с веревки постиранную домашнюю косоворотку и натянуть ее на себя. Только после этого Александра созрела на новый вопрос.

— Ты страшный. Видишь будущее… нет, не спорь, мне все стало понятно, когда ты после самоубийства Маяковского страшно накричал на Якова, как будто предупреждал, предупреждал его сотню раз, а он, гад такой, и пальцем не пошевелил ради старого друга. [91]

— Уже объяснял, ну сколько можно?!

— Да разве одно это!

— Никак в толк ни возьму, как все это связано с рассказом про ошибку, — я неловко, по детски приобнял девушку за плечи. — Всего-то по дороге смотрел на землянки, да вспоминал новостройку по Всехсвятской…

— Знаю, знаю. Там здоровенную домину для совбуров возводят, аж в дюжину этажей, — быстро перебила меня Саша. — Не то, все не то! Прошу, нет, умоляю, скажи, про всех нас будут помнить потомки?! — она заглянула мне в глаза. — Как я боюсь ошибиться!

— Хочешь сказать… историю пишут победители! — удивленно протянул я. — Занятное же следствие ты вывела из "ошибки выживших"!

— Так прославят или проклянут?!

— Надеюсь, они про нас вообще не узнают. Герои, знаешь ли, редко живут долго. И вообще, определись уже, чего хочешь? Возмездия или славы? А может покоя?

— Возмездие — жизнь. Слава — смерть. Ты на это намекаешь? Но как быть с нашим убийцей Мирбаха? Или взять хотя бы Савинкова?

— Савинков-то тут вообще при чем? — я постарался увести разговор в сторону, от скользкой натуры Блюмкина надо держаться как можно дальше.

— Кровавый бомбист и вдруг военный губернатор Петербурга, правая рука Керенского, отец когда-то говорил, без малого диктатор всей России!

— В итоге самоубился в большевистской тюрьме. Или убили, чтоб лишнего не болтал.

— Все равно, потомки его не забудут!

— Плохо ты их знаешь, — проворчал я в ответ.

— Оба они убивали, бомбами, для революции, а потом и для себя; я вчера перечитала "Бледного коня". Все правда, на самом деле правда, жизнь после встречи в поезде мне чудится сном. Будто пришла в этот мир чтобы умереть или убить. Нет, не так. Прервать чью-то жизнь, а затем умереть. Меня отравляет ненависть, понимаешь, я ведь любить… уже не смогу никогда. А раз так… ты прав, верно сам не понимаешь, насколько ты прав: зачем мне слава без смерти? Возмездие? Но ты скажи, можно ли вообще так жить, без прощения и покаяния? Неужели для жизни надо научиться убивать… для себя? Стать как они?

— Постой, постой! Зачем такие крайности?! Достаточно вовремя остановиться!

— Остановиться? Ты серьезно? Нет же, опять лукавишь! Дай подумать… Но не жди, присаживайся, поешь пока. Картошку бери и икру. Она задумываться начала, так я ее перемыла всю, но сегодня обязательно доесть надо!

Как тут спорить? Гибкий ум, неженская логика и тяжелый сумрак достоевщины с его "тварью", наложенный на метания "революсьонных" бомбистов. От Мессии к Дьяволу и обратно, со всеми остановками. Поход не за результатом, не убивать, и даже не умирать. Это путешествие внутрь себя, по прочитанному, услышанному, пережитому, во второй, третий, десятый и сотый раз. Маршрут, на котором потерять разум так же легко, как выпить стакан водки.