Оборотень. Новая жизнь - Марк Даниэль Лахлан Страница 33

– Почему же?

– Начнем с того, что Ариндон жив, – ответил Кроу. – Вряд ли можно считать ритуал успешно проведенным, если назначенная вами жертва в конце концов встает, интересуется, который час, и на прощанье машет вам ручкой.

– Это могла быть просто неудачная попытка…

– Вполне вероятно. Но что из того, что шло как по маслу в других случаях, вдруг дало сбой на этот раз?

В голове у Кроу возникла одна догадка, однако он пока что не хотел делиться ею с инспектором. Она была связана с его первоначальной мыслью о магии мути. Ничто в этих убийствах вроде бы не указывало на влияние Африки. Но что, если были применены те же принципы? Что, если жертвы использовались в качестве своеобразного ингредиента какого-то ритуала? Однако какой его части – той, что удаляется, или той, что остается? Кроу со свойственными ему черствостью и цинизмом представил себе жертвы в виде апельсинов. Есть блюда, к которым нужна пикантная добавка, а есть такие, где требуется мясо. Может быть, Хэмстри представлял собой первое, а Ариндон – второе?

– Он, должно быть, не на шутку испугался, раз оказался способен на то, что с собой сделал, – заметил Балби.

– Это ужас, знакомый лишь сумасшедшим, – изрек банальность Кроу, вновь надевая маску.

– Если Ариндон нас испугался, почему этого не происходило с ним во время наших предыдущих встреч?

– Из-за смирительной рубашки. Хотя и это не смогло бы помешать ему изгрызть себе щеки.

– О да. Однако вчера мы не взволновали его так, как сегодня.

– А что сегодня было иначе?

– Только одно: сегодня появились вы.

Кроу пару секунд обдумывал эти слова. Да, слишком много получается совпадений. Они с Ариндоном были каким-то образом связаны. Нужно остаться. Нет, необходимо уехать.

– Но с чего бы ему меня пугаться?

– То-то и оно, что не с чего, – пожал плечами Балби. – Так что мы вернулись в исходную точку.

Надвигалась зимняя буря. Солнечный свет стал другим, потемнело, под деревьями пронесся ветер. Кроу передернул плечами. А потом вспомнил о долге. Чтобы придерживаться неприятного, но правильного образа действий, не обязательно этого желать. Нужно просто действовать. Он обязан был попытаться уйти и поэтому заговорил, как актер, который произносит выученную роль, надеясь, что ему откажут, но все равно чувствуя необходимость сказать это вслух.

– Итак, инспектор, вы уже все услышали. Все, что я знаю, все, что могу предположить. Я с удовольствием пообщаюсь с Ариндоном, если он поправится; держите меня в курсе изменений. Но в данный момент я действительно должен вернуться к своей основной работе.

Балби покачал головой:

– Я бы все же предпочел, чтобы вы остались. Вы еще могли бы нам помочь.

– Мне действительно нужно уехать.

– Уверен, что, позвонив в Военное министерство, я смогу добиться, чтобы вам приказали остаться, учитывая загадочную природу этих случаев.

Кроу шумно выдохнул. Отказ инспектора заставил его приободриться. Профессор мог бы протестовать более решительно, мог бы убеждать себя в том, что предпринял все возможное, чтобы освободиться, а затем, когда ему отказали, просто подчинился. Он должен был попробовать, чтобы оправдать риск, которому подвергал себя и окружающих. Не следовало сдаваться так легко. Нужно было попробовать, и попробовать по-настоящему, в противном случае он не сможет больше считать себя джентльменом.

Кроу стал искать способы заставить Балби его отпустить. И нашел. Пятьдесят лет назад Кроу под другим именем учился в Йельском университете. Хотя ему там очень нравилось, он вынужден был уйти, пока разговоры о его вечной молодости не достигли критической точки. Бессмертный, который не хочет, чтобы люди догадались о его бессмертии, должен постоянно переезжать с места на место. Кроу жаль было уезжать. В последние годы своего пребывания в знаменитом колледже он познакомился с одним удивительным юношей, Эзекилем Харбардом, или, как его называли, «делавэрской динамо-машиной», «малым чудом света», человеком, благодаря которому люди узнали о штате Делавэр. Есть люди умные, есть – одаренные, но такие умы, как Харбард, встречаются крайне редко.

Казалось, познания этого парня безграничны. Физика, математика, антропология и история давались ему с чрезвычайной легкостью. Одна только его работа в области лингвистики, где Харбард выяснил, как следует произносить слова древнескандинавского языка, уже позволяла назвать его гением. Когда Кроу разговаривал с ним, ему казалось, что он слышит голос одного из своих древних родственников, сидящих на берегу вокруг костра. Профессору всегда хотелось ответить Харбарду, чтобы насладиться разговором на полузабытом языке, но он не хотел признаваться, что владеет древнескандинавским, – скорее из суеверия, чем из страха разоблачения. Кроме того, Кроу не вынес бы спора с Харбардом на эту тему. Были между ними такие области несогласия, в которых Харбард ожесточенно цеплялся за каждый аргумент, точно терьер за брошенную ему палку. Кроу не вынес бы, если бы ему в лицо сказали, что его родному древнескандинавскому языку чего-то недостает, – и, хуже того, сказали это весьма убедительно.

Однако в конце концов Эзекиль Харбард вынужден был оставить Йель, обнаружив в себе то, что руководство университета посчитало слабостью. Восхищение познаниями древних привело ученого к увлечению нумерологией и оккультными науками. В Новом Орлеане Харбард основал собственный институт, занимавшийся изучением паранормальных явлений, в основном для разоблачения мошенников, но также и с целью понять реальный мистический опыт человечества и документировать известные случаи.

Кроу заочно с большим интересом следил за карьерой Харбарда. Если есть среди ныне живущих кто-то, кто в состоянии интерпретировать это послание в виде убийств и сумасшествий, то это именно профессор Харбард. Балби следовало бы отправить запрос в Америку, и Кроу был уверен, что Харбард мог бы ему помочь. Профессор сожалел, что не может пообщаться с ним лично. В двадцать лет Харбард был самой яркой личностью, какую ему приходилось встречать, не считая Адислы. К семидесяти годам у него еще должен был остаться порох в пороховницах. И все же их встреча была невозможна. Сердце Харбарда могло бы не вынести потрясения, после того как он увидел бы своего учителя таким же, каким тот был пятьдесят лет тому назад, не говоря уже о нарушении анонимности, за которой Кроу так тщательно следил. И хотя Кроу восхищался умом Харбарда, он никогда даже мысли не допускал о том, что тот может быть ему ровней. Аристократы Северной Европы всегда считали интеллектуальный труд ремеслом. Несмотря на то что Кроу действительно был очень умен – особенно по человеческим меркам, – он не ценил ум. Самому ему это было не нужно. У него была родословная, порода, он был знатен, а это было намного важнее. Для него высокий интеллект был чем-то вроде вызывающего удивление фокуса, не более того. Кроу ценил умного собеседника так же, как ценил бы, будучи, например, принцем, какого-нибудь глотателя огня или хорошего повара. Это было украшением жизни, но не главной ее частью. Кровь – вот что действительно имело значение. Всегда одно и то же – кровь.