Переселение душ - Барри Пейн Страница 35

— …видела бы в вас всего лишь бедного маленького учителя, не очень красивого соню, наряженного во фрак, слишком тесный для него. И я вижу это. Но если бы вы были помещены в наш мир, вы бы знали так же много, как и я. Вы бы приобрели больше опыта, многое обдумали. Но вы отправляетесь в другой мир.

— Это несправедливо, — вставил я.

— Вы не правы, хотя и не можете думать иначе. И скоро убедитесь в этом.

— Когда? — спросил я.

— В тот день, когда узнаете мое имя. И земная любовь, которую вы чувствуете ко мне, воплотится в новую любовь. И мы вместе выйдем из мрака в свет.

— Да где он, этот свет?

— Взгляните вверх. Звезд больше нет, и все кажется темным. И темнота течет, как река. Но и река окажется в прошлом, и прошлое погрузится во мрак, и оба мы вступим в свет.

— А теперь, — послышался голос лошади позади нас, — присоединяйтесь ко мне, исполним на прощание гимн.

— Зачем, — обозлился я, — зачем это создание лезет со своими дурацкими предложениями?

— Ох уж эта моя рассеянность! — усмехнулась скотина. — Мне показалось, что я присутствую на встрече миссионеров, И решила поддержать беседу.

— Ты не должна вмешиваться, когда говорит дама, — сказал я.

— Дама?! Эта помощница торгаша, пичкающая тебя своими нравоучениями, — дама? Уж не смеши меня! — Животное противно заржало. — Садись в кеб, дурачок, и поехали домой. Дома все-таки лучше.

Я подлетел к кебу, схватил кнут и выскочил на середину улицы, намереваясь проучить вредную тварь. Но животное весьма ловко лавировало. Я замахивался, иногда исхитрялся стегнуть кеб, но ни разу не попал по лошади. Все это время кебмен пребывал в неподвижности. Внезапно скотина устремилась прямо на меня. Я упал у парапета. Поднявшись, я огляделся вокруг.

Девушка исчезла.

Я замер посреди дороги. Лавка была все еще освещена. Я толкнул дверь, но она оказалась Запертой. Сколько я ни тряс ее, как громко ни взывал, ответа не последовало. Бросился я обратно к лошади, намереваясь вздуть ее как следует, но сломался кнут.

— Ну же! — кричала лошадь. — Дурачок, лезь в кеб, и давай выбираться на белый свет.

На какое-то мгновение я ощутил себя слабым, больным и беспомощным. Отшвырнув сломанный кнут, я уселся в кеб, который тут же помчался во весь дух. Я закрыл лицо ладонями и разрыдался.

Наконец послышался гул лондонских улиц. Мы оказались неподалеку от моего жилища. Кеб остановился возле моего дома, и я вышел. Кебмен понятия не имел о том, что случилось; он выглядел бодрым и веселым. Говорить о чем-либо с ним было бесполезно. Я заплатил ему втрое дороже за проезд и возместил утрату кнута, хотя он так и не заметил его пропажи.

Я был очень утомлен и вскоре заснул как убитый. Я отказался от славы во имя того, чтобы принести пользу своему отцу и помочь вернуть ему душевное здоровье. Я принес себя в жертву. Он должен приехать в Лондон и жить со мной. Спустя много лет мы наконец-то увидимся и поговорим по душам. С этими мыслями я уснул.

Утром я вскочил, схватил свое платье. Нет, то, что случилось ночью, не было сном. Гардении не оказалось в петлице, значит, отец снова обрел разум, подумалось мне. Если бы я еще раз встретил ее, то непременно бы поблагодарил. Внезапно в мою дверь постучали.

— Я встаю, миссис Смит.

— Вам телеграмма, сэр.

Телеграмму положили под дверь. Я развернул ее. Она была от врача из того приюта, где находился отец.

«Ваш отец внезапно скончался сегодня утром. Приезжайте как можно скорее».

И больше ничего. Я не знаю, что делать. Я чувствую, что должен увидеть ее, чтобы спросить, почему так получилось. Я ничего не понимаю. Но увы! Не могу попасть к ней.

* * *

А потом я получил письмо от директора школы, где работал. Он писал, что мое поведение стало странным. И советовал мне оставить работу, чтобы заняться своим здоровьем. Миссис Смит говорила мне, что хоть я и настоящий джентльмен и всегда вовремя плачу за жилье, но другие квартиранты боятся меня, да и она иногда пугается. Она искренне сочувствовала мне, но умоляла, чтобы я выехал из ее дома.

Что ж, я уволился, а сегодня вечером соберу вещи и съеду из квартиры, которую снимал все это время. Я одинок и несчастен.

В течение этой недели прошло несколько гроз. А прохладным субботним вечером, когда отгремела последняя, его нашел пастух. Найденный человек промок насквозь и сидел на самой вершине холма, терзая веточку вереска. После долгих уговоров пастуха он наконец спустился с холма. Речь его была несвязной. Он сумел назвать только свое имя. А потом молол всякую ерунду. Но люди из того дома, где он снимал жилье, его узнали: они уже собрались искать его.

Несчастного безумца привезли домой, а потом отправили в богадельню, где через несколько месяцев он умер.

Прошло два года. Забирая мебель из сельского дома, чтобы продать на аукционе, хозяева обнаружили в небольшом шкафу тетрадь, исписанную красивым и ровным, почерком. Это был дневник безумца. И вот отрывки из него.

1 июня. Мне необходимо успокоиться, перед тем как начать жить заново. Нельзя же это делать так резко. Между двумя жизнями нужно выдержать паузу хотя бы в несколько недель. А для начала я поменяю жилье. В одной вечерней газете, которую кто-то принес с собою в ресторан, я увидел объявление, что в доме (в котором я, кстати, пишу эти строки) сдается жилье.

Начиналось это так. После похорон дальнего родственника (я отдал дань обычному среди людей лицемерию, ибо почти не знал того человека, которого провожал в последний путь) я вернулся в меблированные комнаты на улице Шарлотты и попил чаю. В ту ночь я хорошо спал. Как обычно, я отправился на работу в свою контору. Но на сей раз на мне был самый лучший наряд, а шляпа украшена лентой. Я сразу же постучал в кабинет мистера Толлера. Он ответил:

— Войдите. — И, увидев меня, спросил: — Чем я обязан вашему визиту?

Тогда я объяснил ему, что хотел бы немедленно уволиться. Он удивился:

— Это так неожиданно, после тридцатилетней службы.

— Да, — ответил я. — Я преданно служил вам все эти годы, но обстоятельства изменились, у меня завелись собственные деньги, я имею теперь три сотни фунтов годового дохода, поэтому больше не могу и не желаю работать у вас служащим. Надеюсь, мистер Толлер, вы не сочтете это дерзостью или нескромностью, но я теперь свободный человек.

Он с любопытством взглянул на меня, но промолчал.

— Теперь я — вольная птица, — заполнил я затянувшуюся паузу.

Он позволил мне идти, очень вежливо заметив, что ему жаль терять меня. Я распрощался с другими служащими, в том числе и с теми, кто считал меня странным, а иногда смеялся надо мной. А рассыльных, которым я особенно симпатизировал, я одарил деньгами.