Переселение душ - Барри Пейн Страница 36

Я вернулся в комнату на улице Шарлотты, но оказалось, что мне нечем заняться. В голове моей все еще роились цифры, пальцы мои как бы бегали по колонкам цифр вверх-вниз. Мне пришла в голову глупая мысль, что если бы мистер Толлер вдруг вошел и застал меня за этим занятием, то у меня появились бы неприятности.

Я вышел из дому, плотно позавтракал в ближайшей закусочной, а затем поехал в театр. Я закупил все места в первом ряду партера и сидел там один. После спектакля я нанял кеб и направился в ресторан. Оказалось, что я приехал слишком рано, обед еще не готов. Чтобы скрасить время ожидания, я заказал виски с содовой и выкурил несколько сигарет. Мой сосед за столом, уходя; оставил вечернюю газету, в которой я нашел объявление о сдаче внаем жилья в деревенском доме. Я прочитал всю газету, но забыл все, кроме этого объявления. Я запомнил его от первого до последнего слова — в нем говорилось о бодрящем свежем воздухе, о тишине и многих других преимуществах жизни вдали от города. Я заказал бутылку шампанского. Официант принес мне меню и спросил, что я буду заказывать. Я не стал даже заглядывать в меню, отложил его в сторону и сказал:

— Принесите мне самое лучшее из того, что у вас есть.

Он улыбнулся. И продолжал улыбаться все время, пока меня обслуживал, А потом привел еще двоих, чтобы те полюбовались мной. Они заговорили со мной, но мне не хотелось общаться с ними. Кажется, я заснул.

Утром я обнаружил себя в доме на улице Шарлотты. Я не обратил на это внимания, но моя домовладелица сказала, что я вернулся домой, напившись как свинья. И тогда мне вспомнилось объявление о бодрящем воздухе за городом. Я сказал хозяйке:

— Ваш дом — не место для джентльмена.

3 июня. И зачем я пишу все это? Сознаю, что нагрубил, и мне неприятно делать подобные признания, однако я веду записи исключительно для себя, поэтому мне нетрудно это сделать. Я обычно не пью вина, поэтому не мог предвидеть, как оно подействует на меня. Это отвратительно, но что случилось, то случилось. Я решил больше не возвращаться к этой теме.

Я теперь плачу два фунта десять шиллингов в неделю за то, что живу в двух комнатах, и за питание. Я питаюсь в одиночку, сидя в гостиной. Было бы гораздо дешевле, если бы я завтракал, обедал и ужинал вместе с домочадцами, но денежный вопрос меня не беспокоил. В конце концов, что такое два фунта десять шиллингов в неделю? Всего-навсего сто тридцать фунтов в год!

17 июня. Я не прикасался к дневнику вот уже несколько дней. Мне этого не хотелось. Или была еще причина? Людям я говорю, что я свободный художник, что соответствовало истине, и занимаюсь я литературой, что тоже соответствовало истине, ибо я люблю читать, а также описывать все необычное в своей жизни. И в то же время у меня было подавленное настроение. Мне трудно объяснить почему. В какой-то мере потому, что я не привык обходиться без службы. Порою, сидя с сигаретой в гостиной, я ловил себя на том, что если бы мистер Толлер вошел, я внезапно вскочил бы и извинился перед ним за столь праздное времяпрепровождение. Но хватит о нем и об опостылевшей конторе. Хотя если быть откровенным, то и здесь у меня не все гладко. Меня угнетает открытая местность. Я, разумеется, читал в дешевеньких книжонках о маленьких оборванцах, которые никогда в жизни не видели ни одного зеленого листочка. Я не верил этому. Но открытое пространство — совершенно другое дело. Вчера был прекрасный день, и я пошел прогуляться в долине Венсли. И вот я оказался там, откуда мог созерцать то, что происходило на несколько миль от меня вокруг. Но я не увидел ни одного дома, ни деревца, ни одной живой души. Этот была пустыня, и в этой пустыне — один только вереск. Только вереск и я… Это привело меня в ужас. Я привык к тому, что меня окружают стены. Я вечно мчался куда-то, пока не натыкался на одну из них, что волей-неволей заставляло меня проникаться сознанием: я в полной безопасности…

Я возвращался домой, чувствуя себя растерянным и беспомощным. И несказанно обрадовался, когда по дороге встретил человека, хоть был он хмур и неразговорчив. Дома, увидев стены, я окончательно успокоился.

Все эти мои страхи пройдут, конечно, и я вступлю в новую стадию моего существования. Правильно я сделал, решив пожить несколько месяцев в уединении. Нужно привыкать к нему постепенно, так же как к шампанскому. Впрочем, об этом не хочется вспоминать.

20 июня. Вересковая пустошь меня больше не пугает. Скорее наоборот, я нахожу ее чудесной. Это уже перемена к лучшему. Меня больше ничего не страшит. Теперь я многое понял. Когда я там, где не могу видеть ни деревни, ни домов и ни единого живого существа, я кажусь себе последним живым человеком на всем свете. Я — своего рода бог. Здесь нет никого, кто бы сделал мне замечание о моей одежде. Никто не скажет мне, что я проглатываю звуки, как простолюдин, когда спешу высказаться! Раньше я от всех и всего зависел. Вокруг было слишком много зданий и слишком много глаз, а теперь мне кажется, что жить среди людей неинтересно и даже тошно. Глупо бояться, что они могут обо мне плохо подумать. Заказывая ту самую бутылку шампанского, я хотел понравиться официанту, заставить его думать обо мне гораздо лучше, чем я того заслуживал. Ну и жалким существом был я тогда! И не знал я в ту пору, что существует открытая местность. Теперь я многому научился. Если бы вошел сюда мистер Толлер, я бы сказал ему: «Убирайтесь вон. Катитесь к своим кирпичам, растворам и счетным книгам, к раздувшимся от важности друзьям, белым воротничкам и прочей ерунде. Ваше присутствие раздражает меня, и мне нет дела до того, понимаете ли вы, почему именно, или нет. Если вы не уйдете, я спущу на вас собаку».

Кстати, на днях случилась любопытная штука. Я подкармливал собаку, дога, и он привык ко мне. Однажды мы пришли туда, где человек видит себя единственным существом на белом свете, но собака вдруг завыла и бросилась прочь с поджатым хвостом. Что же она такое заметила, чего не видел я? Может, призрак? Средь бела дня? Что ж, если мертвым суждено воскреснуть, то здесь для этого подходящее место — тишина, серое небо, и никого вокруг. Никто бы их не беспокоил. А если это и не так, то пусть это выглядит богохульством, но я куплю участок земли в самой сердцевине пустоши и построю дом.

23 июня. Сегодня я вновь получил письмо от Джулии. Конечно, ей непонятно, почему я стал другим. Она писала, что постоянно думает обо мне, и пишет до сих пор…

Я был на седьмом небе от счастья, когда получал от нее весточки. Это было до того, как я полюбил прогулки в одиночестве. Но жизнь конторского служащего отошла в далекое прошлое. И я о ней больше не вспоминаю. Жизнь свободного человека, которую я наконец-то дождался, вряд ли кому-нибудь покажется интересной.

Первое время я вспоминал, как мы вместе с Джулией прогуливались по городу, и я был счастлив: она рядом со мной! Мне хотелось, чтобы она стала моей женой. Между теми прогулками и сегодняшним днем — целая вечность. Да, я изменился. Джулия мне не нужна! И никто мне больше не нужен. Я единственный человек, оставшийся на земле! Очень скоро я покину этот опостылевший мне деревенский дом. Люди — славные существа, но они всего-навсего люди и поэтому невыносимы. Не могу жить и дышать среди них, мне противны даже деревья, которые они посадили. Какое противное слово — люди!