Босиком в голове - Брайан У. Олдисс Страница 36

— Вы полагаете? Если это так, значит, вы не исключаете возможности возмещения уже в тишайшем буду чем?

Спрятав визитку, принялся рыться в своей картотеке.

— Да я бежал от этих фумарол послушай даже здесь колышется земля послушай кругом вулканы где может сесть ильюшин суша ильюшина он от других не от себя сбежал не от того что реально в действительности.

Порывистый ветер его словес. Словесть.

— Теперь-то мне понятно все! Теперь я понимаю куда вы тонете. Все так будто вы топонимы, а не андроиды. Нет? Послушайте, а если вам принесут мертвого ребенка, вы его оживить сможете?

Чартерис уходит в кашель взгляд исподлобья мир наш умер затем чтобы мы могли обрести его вновь обманчивый наш лживый мир.

Ложь вынести он может, уродство — нет.

— Вспомните о древней христианской морали. Я хотел бы привить нынешнему человечеству телотерпимость и многослойность. Вы когда-нибудь задумывались о странностях нынешних фагоцитов?

— Кромешно. А вы не забираетесь заживить кого-нибудь зуммером?

— Ангина-крошка и та вторая своекорыстны и сладки при этом.

Он кашлянул. Мир сделав круг назад вернулся повсюду полыхали скаты. Черный едкий дым, порушенные стены и в бледном свете солнца на обоях глициния его тени. С одной стороны группа учеников в ярких шляпах с рубиновыми роскошными бородами. Пытаются петь хором. Неподалеку молодой парень рядом с ним старый драндулет с горящей обивкой, он поднимает над головой канистру с бензином и плещет его вовнутрь, огненная арка, горящие одежды, катается по земле, визжит. Люди удивленно поднимают глаза на огненные узоры, качают головами. С огнем шутки плохи. Мир статики переходит от формы к форме. Сегодня все отдыхают от давешней мотогибели, но дунет ветер — и они повлекутся за вожаком своим сбившись в тесную стаю — Учитель и преданные его ученики. Весь мир лежал перед ними, и потому они не боялись черных коварных дымов, что были зловонны и липки. Огню предавалось все.

Движение на трассе Брюссель-Намюр-Люксембург было остановлено. Сотни людей Боуриса трудились в поте лица, готовясь к съемкам сцены аварии.

Несколько машин носилось по шоссе туда-сюда ковбои-лихачи с гиканьем и присвистом на натужно ревущих скакунах, пахнущих резиной и соляркой. Народ из Баттерси плавал вокруг машин стоявших на обочине водолазами исследующими останки затонувших кораблей маски и ласты камеры на бамперы и капоты предвкушая сокрушение металлический смерч а рядом микрофоны так чтобы и скрежет был правдоподобным внятным.

Еще одна группа рябые щеки похожи на сестер из дома престарелых. Негибкие их пациенты гладкие куклы с бесполыми личиками бесстрастие бесплотности пластиковые волосы, аменорея полуженщин, холодность полумужчин, голубоглазые карлики-детки вперившись взглядами поразительно бесстрашны лица смерти безмолвные У. гордость Джи.

Их грубо помещают на сиденья — те кто впереди и те кто сзади кому смотреть в окно кому закрыть глаза кому закрыться руками каждому свое все в руках безмолвных грубых санитаров все новые и нигде ни одного водилы одни везомые. Их повезет навстречу друг другу.

Работы на день — не меньше. Экипажи отдыхают в Намюре в старом заплеванном отеле в огромном шатре на берегу Мёза. Боурис поспешил вернуться назад в Брюссель девственность голого тела трубкозубец на дне веерами любимых гиацинтов в нильском иле.

— Неужели я хуже всех этих мерзких психопедов?

Вернувшись на поверхность довольно пофыркивая и похрюкивая.

— Я сотворю свой собственный миф, свою собственную Вселенскую!

Раздвинув ряску дородная фламандская нимфа.

— Милый, ты веришь тому, что Чартерис — мессия?

— Я верю в успех своего нового фильма! — рявкнул он и, схватив нимфу по-крокодильи, утащил ее на дно.

На следующий день отдохнувший и посвежевший Боурис уже несся к месту намечаемой катастрофы в компании со своим сценаристом де Граном, разразившимся целой речью об Учителе, что не мешало ему заниматься краниальными втираниями. О сладость терпкой горечавки!

— Дети, цветы и прочая муть меня не интересуют. Тебя послушать, так он ничем не отличается от всех этих безумцев. Ты что, так ничего и не узнал?

— Ну как же! Знаете этот собор Sacre Coeur? [18]Так вот. Арабы сбросили туда бомбу галлонов на пять — там такой туман стоит, что в двух шагах ничего не видно! Я было к нему подключился, но у него не логика, а сплошной логогриф — время застыло, а каждая четвертая доля отсутствует начисто! Ну, а сам этот гриф-логогриф боится свою иппокрену из виду потерять, она, конечно же, этого…

— Де Гран! Что это еще за жар-жаргон? Ну и послал же мне Бог помощничков! Давай-ка и об этой иппокрене.

Живот вперед.

— О которой из них?

— О той, которую он потерять боится, дурень! Ты с ней разговаривал?

— Она была одним из предметов нашего разговора, что позволяет мне судить о месте ее в этом мире.

— Godverdomme! Так пойди же в это место и приведи ее ко мне! Пригласи ее на ужин. От нее я узнаю всю подноготную этого, так сказать, Учителя! Запиши это себе в блокнот.

— Все уже записано, босс.

Горсть колес.

— Прекрасно. И еще — подкинь Кассию кокаина, — ребята себя вести будут порешительнее. Comprendez? [19]

И друг от друга — оба в паутине.

Все уже готово. Техники продолжали оглашать окрестности истошными своими криками, но смысла в криках этих уже не было, ибо все машины уже были оснащены аппаратурой и седоками-ездоками. Техники носились по площадке, перепроверяя самих себя — глаза в разные стороны. Четырехрядная автострада превратилась в дорогу с односторонним движением отсюда, туда торжественный выезд на легковых и грузовых катафалках, каталках смерти, стерильный народец будет ускоряться до той поры, пока его не станет. Сварной закат. Мир Боуриса.

Едва были закончены все приготовления, к Боурису подскочил его главный рекламный агент Рансевиль, в уголках рта застыла улыбка. Улыбка, улыбка, высуни рога.

— Неужели мы позволим им погибнуть? Это же садизм! Они такие же люди, как вы и я, просто они устроены по-другому. Почему вы считаете, что в фарфоровых головах не может быть мыслей! Фарфоровые мысли хрупкие и красивые, фарфоровые чувства, любовь, прозрачность, тонкость чистота!

— Пошел прочь, Рансевиль!

— Это несправедливо! Пожалей их, Николас, пожалей! У них так же, как и у нас с тобой, есть сердца, но только эти сердца сделаны из фарфора. Но ты не можешь не знать — пред лицом смерти все мы едины — какая в конце концов разница, из чего сделано сердце человека, если он уже мертв? Холодный фарфор смерти.