Группа Тревиля - Владимир Березин Страница 38

Надо было только встать. Получилось это у меня только с третьей попытки, когда я встал сперва на четвереньки и поднялся, опираясь на автомат.

— Вот и чудненько.

Я увидел место, где пролежал два дня, кажется — да, именно два дня, в странном ракурсе, чуть сбоку. Это происходило оттого, что головку-то я, как младенец, не держал. Я ещё раз посмотрел на своего дачного бога, странным образом теперь напоминавшего мне собственного деда.

— У меня рюкзак.

— Не бойся, — сказал бог. — Я захвачу. Ты, главное, идти попробуй. Мне тебя нести не с руки, не сдюжу.

Мне как-то стало лучше, и я даже сумел умять спальник в рюкзак.

Правда для этого мне пришлось снова упасть на колени.

Кажется, я понял, отчего мне стало легче — зарядил дождик, и на голову мне лилась обыкновенная прозрачная вода.

Мы пересекли опушку, ручей, а затем поднялись на взгорок, и я увидел небольшую деревню — в пять-шесть домов.

И вот тут я наконец окончательно отключился. Очевидно, я дошёл до одного из домов сам, но ничего этого не помнил.

…Я открыл глаза и уставился в низкий, покрытый какой-то плесенью потолок. Что-то непонятное было с этим потолком. Он шевелился. Приглядевшись, я понял, что по потолку шли рабочие муравьи.

Они двигались двумя ровными колоннами, слева направо нагруженные, справа налево порожняком. Это было будто картина из фильма, что я видел давным-давно, или образ из книги, что читал в детстве.

Муравьи.

Совершенно осмысленные существа, ничем не хуже прочих других осмысленных — людей, к примеру. Только маленькие — просто они меньше нас: вот у меня, мечущегося по Зоне человека, мотивы куда более бессмысленные, чем движение этих муравьев. Вдоль колонн редкой цепью стояли крупные черные сигнальщики, стояли неподвижно, медленно поводя длинными антеннами, и ждали приказов. И я точно уже это видел где-то.

Скрип двери отвлёк меня от воспоминания.

Передо мной появилось лицо старика, лесного бога.

— Ну вот и чудненько, паренёк, — сказал он в бороду. — Миленько да чудненько. Далеконько ты забрался.

Я привстал и вторым после муравьев для меня было другое видение из прошлого.

Это было знакомое лицо.

Первым делом я увидел большой портрет Ленина на стене. Нормальный такой, официальный портрет — я такие помнил по детству.

Ленина довольно сильно засидели мухи — или уж муравьи, не знаю. Но он всё равно оставался улыбчивым всеобщим дедушкой.

Только я успел додумать эту мысль, как откуда ни возьмись появилась женщина, лица которой я не видел, но она стащила с меня ботинки и брюки.

Я совершенно неприлично заржал, но одним ловким движением она воткнула мне в рот пучок травы. Рот мой сразу наполнился горькой слюной, и я снова забылся.

Нужно было спать, даже если меня тут будут держать на откорм.

Это всё равно.

И я снова спал, долго, непонятно сколько, потому что когда я снова проснулся, было тихо и темно. Ночь окутывала меня, и это было очень странное ощущение.

Я никогда не спал в русских избах за печкой, а тут ощущал себя будто в тёплом коконе, в мирной домашней теплоте, которая и должна быть за домашней печкой.

Это было почти наркотическое ощущение спокойствия и радости, причём, испытывая его, я понимал, что нахожусь посередине Зоны. То есть я находился посередине смертельно опасного для человека пространства, помнил это, и всё же чувствовал себя совершенно счастливым.

Я подошёл к опушке и увидел, что сразу за деревней начинается кладбище.

Причём размеры кладбища были куда больше, чем площадь самой деревни. Более того, кресты уходили стройными рядами в лес, теряясь там в темноте.

— Не пугайся, паренёк, — сказал дед мне в спину. — День сегодня такой, радостный день единения. Сейчас все приехали.

— Все? — переспросил я. — Кто это — все?

— Те, кто здесь жил. У кого родственники здесь.

И правда, только сейчас я заметил, что к могилам идёт довольно много людей.

— Что это? Зачем это? — напрягся я.

— Ну как же, день такой. Мы приходим со своими поговорить.

Вечерело. На могилах зажглись огоньки.

Люди сидели — кто на лавочках, а кто на земле. Было это не очень страшно, скорее чудно — так в больших городах говорят люди, у которых в ухе беспроводная гарнитура от телефона. Я так принял однажды одного человека за сумасшедшего.

Тогда я ехал в нью-йоркском метро, а напротив меня сидел человек, который чётко и внятно что-то говорил невидимому собеседнику. На коленях у него лежала пачка деловых бумаг с какими-то графиками и диаграммами. Я быстро понял, что на самом деле у него телефон в ухе, и он никакой не сумасшедший. Но поезд подошёл к станции, и человек вдруг швырнул веером бумаги и пошёл к выходу. И я понял, что никакого телефона у него нет.

Но Нью-Йорк остался в далёком прошлом (в этот момент я вспомнил, что эта история случилась всего два месяца назад).

А тут была своя жизнь, и у каждой могилы сидели родственники и говорили со своими мёртвыми.

Разговор ладился не у всех — какая-то женщина, кажется, слушала поучения и время от времени, не сдерживая слёзы, говорила «Да… Да… Да…». Видимо, покойник был не в меру строгий. Разговоры были и более живые — на одной могиле сидела семья с детьми — они тихо, но всё же перебивая друг друга, о чём-то взволнованно рассказывали.

Огоньки уже мелькали в самой чаще леса, и заходить туда я не хотел.

Моё дело — сторона, моих знакомых тут нет. Ну а мешать этим людям мне было неловко. Я вернулся в дом. Там было тихо и пусто, дедушка куда-то подевался.

На столе одиноко коптила керосиновая лампа.

Мне ужасно хотелось есть, и я открыл стоявший у двери старый холодильник «ЗиЛ», белый, облупленный, с автомобильной ручкой на дверце.

Внутри было пусто и пахло каким-то старческим валокордином.

Однако в самом низу обнаружилась глиняная миска, полная какой-то каши. Я с опаской понюхал это варево и даже потрогал его пальцем.

Каша была кашей, но непонятно из какой крупы. Передо мной была чёрная масса, но по виду съедобная. В конце концов, зачем иначе тут кто-то ложку забыл? Ложку я взял и принялся есть — сначала деликатно, а потом просто жрать.

Керосин в лампе кончался, и она начала мигать, язычок пламени то исчезал, то с шумом появлялся. Звук был такой, будто лампа плюётся. Наконец стало окончательно темно.

— Поел? Это хорошо, — сказал в темноте старик. Я так и не понял, откуда он взялся. — Это значит, ты, паренёк, на поправку пошёл.

— А что это? Ну, что я ем?

— Это грибы. Хорошие, вкусные. Поел? А теперь ты спи, спи. Сейчас не твоя ночь, а наша.