Инверсия Праймери - Кэтрин Азаро Страница 39

— Праймери Валдория?

Я сжалась:

— Да?

— Мы закончили операцию.

— И что? — Скажите мне, что он будет жить, подумала я. Скажите, что все будет хорошо.

Врач взъерошил волосы рукой.

— У него ушибы, переломы, внутреннее кровотечение. Это все, в общем, пустяки.

Но? Это «но» висело в воздухе.

— Что у него с ногами?

— Не в ногах дело, — вздохнул врач. — Вся проблема в гнезде псифона, имплантированном в позвоночник у поясницы. Он вырвался из тела, частично порвав нервные волокна.

Я потерла лоб, словно это могло помочь.

— Объясните.

— В общем, псифон перерезал ему спинной мозг.

— Но вы же можете исправить это, разве не так?

Врач снова вздохнул:

— В нормальных условиях мы можем регенерировать даже нейроны, заставляя их поверить, будто они находятся в эмбриональном состоянии. Мы пытались регенерировать его нервы и спинной мозг. Но у нас ничего не получилось.

Потом мы попытались сделать три независимые операции с целью связать разъединенные участки спинного мозга биооптикой. Его организм отторгает биооптику.

— Но вы ведь сможете исправить это потом, да? Как только он окажется в состоянии поддержать вас своим сознанием?

Он замялся.

— Будь это нормальный случай, я сказал бы «да». К несчастью, биомеханические системы, особенно такие сложные, как те, что вживлены к вам в тело, дают неожиданные побочные эффекты. Мы пока плохо разбираемся в этом. В общем, нервная система и биомеханическая сеть секондери Блекстоуна получили столько повреждений, что он выработал токсическую реакцию на вещества, с помощью которых мы пытались стимулировать регенерацию. И если мы продолжим попытки вторгаться в его биомеханическую систему и дальше, его организм может отторгнуть ее полностью.

Я смотрела на него, так ничего и не понимая.

— Что вы такое мне говорите?

— Секондери Блекстоун парализован ниже пояса, — тихо ответил врач. — Возможно, он никогда не сможет владеть своими ногами.

— Нет… — Это невозможно. Они хотят убедить меня в том, что Рекс превратился в калеку в тот самый день, когда собирался подать в отставку!

И что все это сделала с ним биомеханическая система — символ того единственного, что стояло между нами и купцами! Нет, этого не может быть!

— Когда вы разрешите нам повидаться с ним? — тихо спросила Хильда.

— Сейчас он спит. Мы дадим вам знать, когда ему можно будет принимать посетителей. — Врач покосился на меня. — Праймери…

Я знала, что за этим последует. Меня будут жалеть. Этого я не вынесу.

Не сейчас. Я смерила его холодным взглядом.

— Что?

— Мне сказали, что, судя по показаниям корабельной аппаратуры, вы не спали больше пятидесяти часов. — Он помолчал. — По предварительным данным, у вас сломаны два ребра, множественные ушибы, а также повреждения внутренних тканей от слишком долгого пребывания в стазисе. Вам необходимы медицинская помощь и сон.

Сон? Я была слишком возбуждена, чтобы даже сидеть на месте.

— Я в порядке.

— Мэм, вы не в порядке. Вы на грани обморока. — Я попробовала возразить, но он поднял руку. — Мы можем уложить вас спать где-нибудь здесь.

Я нахмурилась:

— Я не хочу спать.

Яркий образ из его сознания прорезал мои мысли, образ того, какой я ему представляюсь: раненым оленем, прекрасным диким животным, пугливо шарахающимся в сторону, а он, врач, успокаивает оленя, пытаясь подойти, чтобы исцелить раны. Образ был таким неожиданным, что я просто стояла, глупо моргая. Как бы сказали земляне, мои воображаемые паруса лишились воображаемого ветра. Впрочем, если подумать, метафора довольно глупая, тем более что я представлялась ему оленем, а не кораблем.

Я вздохнула. Пожалуй, я устала сильнее, чем мне кажется, слишком устала даже для того, чтобы мыслить здраво.

— Ладно, — сказала я. — Я отдохну. Немного.

Шторы задерживали большую часть жара яростного дьешанского солнца, пропуская в комнату ровно столько света, чтобы в комнате было светло. Я лежала в этом приятном тепле, медленно отходя от сна, удивляясь, почему у меня болит все тело.

Потом я вспомнила.

Костоломка.

Когда я сплю, мое сознание ослабляет барьеры; иногда я даже могу принять сигнал, который наверняка заблокировала бы днем. Иногда мои сны показывают возможные варианты будущего — почти ясновидение. В этих снах со мною происходят события, которые имели или могли бы иметь место в действительности. Чем сильнее эмоции вовлеченных в них людей, тем яснее сон.

Но слишком часто сильные эмоции связаны с несчастьем. Ненавижу эти сны.

Вместо того чтобы проснуться отдохнувшей, я открываю глаза в отчаянии от того, что меня или кого-то из дорогих мне людей ждет беда. Я называю эти сны костоломками — после них я чувствую себя так, словно на меня обрушилась каменная стена.

Сегодня я проснулась в костоломку.

Стряхнув сон, я ощутила присутствие в комнате кого-то еще. Я повернула голову.

Гость стоял у кровати — огромный мужчина, более двух метров ростом, с мощной мускулатурой, какую вряд ли можно развить на планете с нормальной гравитацией. Он казался не живым человеком, а металлическим изваянием.

Кожа его блестела, словно ее изготовили из сплава эпидермиса с золотом.

Хотя его глаза были открыты, внутренние веки прикрывали их сияющей золотой скорлупой, непрозрачной снаружи. Я знала, что он прекрасно видит сквозь эту скорлупу, но остальным его глаза представлялись непроницаемыми. Его лицо могло бы быть красивым, не будь оно таким жестким, похожим на золотую маску. Он был одет просто: бежевые брюки и свитер без украшений или вензелей — только золотые ленты на рукавах, шире моих нашивок праймери.

Проведать меня пришел Император Сколии.

Я села, зажмурившись от боли в спине. Потом отсалютовала, согнув руки в локтях и перекрестив на уровне лица, правую поверх левой.

Кердж кивнул. Даже после стольких лет знакомства мне плохо верилось в то, что мы с ним родственники, и близкие. Хотя мать у нас одна, мы с ним совсем непохожи. Кердж пошел в деда, а я — в бабку.

Цветом кожи он обязан предкам нашего деда, адаптировавшимся к колонизованному ими миру со слишком ярким солнцем. Металлический блеск кожи и волос отражал солнечный жар, а внутренние веки защищали глаза. Его внешность только подчеркивала истину: он был настолько же машиной, насколько человеком, с биомеханической системой, превосходившей возможностями даже мою. Его внешность сделалась символом. Стальной Кулак Сколии, бронированный император, лишенный человеческих слабостей, которыми могли бы воспользоваться купцы.