Новик, невольник, казак - Степан Кулик Страница 4

Мушкет оглушительно громыхнул. Стреляли-то всего в трех шагах. Но весь заряд дроби, предназначавшийся Полупуду, получило уже полумертвое тело. А там и Василий внес свою лепту в абордажный бой. Дважды убитый труп еще падал, а казак уже перепрыгнул через него, одной рукой схватил за ствол, отвел в сторону разряженный мушкет и треснул стрелка в ухо эфесом сабли. После чего тот полетел за борт, даже не охнув, и как бы не быстрее, чем мне удалось вытолкнуть кормщика. А зная силищу запорожца, можно было не сомневаться – третий разбойник если и всплывет, то еще не скоро. Да и то далеко вниз по течению, сильно опухший и обглоданный рыбами.

* * *

– Василий! – я бросился к казаку и повис у него на шее. – Василий! Как же я рад, что ты живой!

– Гм… – запорожец похлопал меня по спине и освободился из объятий. – Я, положим, тоже рад, что живым остался, но ведь не кидаюсь на людей.

Это он так шутит. И я, улыбаясь во все тридцать два зуба, снова полез обниматься.

– Вот прицепился, как сльота до плота… [2] Ну, чего ты меня, словно девку, лапаешь? Угомонись, оглашенный, а то в ухо схлопочешь.

Но я не мог так просто отцепиться. Я ведь мысленно похоронил уже Полупуда. Простился с единственным в этом мире товарищем и готовился к другой жизни. В которой не будет друзей, а лишь рабский ошейник. Хоть и «белый», а не кандалы, как у тех бедолаг, что на каторге весла тянут или в каменоломнях спину гнут. Поэтому глядел на запорожца и глазам не верил. Казалось, стоит разжать руку, и Василий исчезнет, как сон… Растает, словно утренняя дымка под лучами солнца.

Видимо, казак понял это, потому что еще раз хлопнул меня по спине и с суровой лаской взъерошил чуб.

– Ну, будет, Петро… Намилуемся еще… Давай к кормилу. Батька Днепр не ленится, несет байдак к морю. И, если не хочешь к воротам Кызы-Кермен причалить, придется потрудиться.

Полупуд отодвинул меня в сторону и нагнулся к трупу разбойника. Быстро ощупал его пояс, похлопал по пазухе, стянул сапоги. Вытащил оттуда небольшой кожаный мешочек и нож. Сунул все найденное добро себе за пазуху, а покойника выбросил за борт. Потом прошествовал на корму и взялся за правило. Оценил расстояние до берега и потянул держало на себя.

– Вижу, Петрусь, несладко тебе пришлось, что встречаешь меня, как родную мать? Сильно били?

– Нет… Не очень. Я же им, все как ты велел, сказал. И Ворон сразу смекнул, что меня можно с хорошим прибытком продать. Поэтому велел не трогать.

– Всегда был умен, шельма… – Полупуд пожевал губами и сплюнул, словно ему от одного лишь упоминания бывшего побратима делалось горько. – Эх, второй раз ушел, подлюка…

Я примостился рядом, вроде как бы помочь управлять байдаком. Все же одним рулем управлять тяжело груженным челном было не так легко, как с помощью двух десятков весел.

– Василий, это не мое дело… Если не хочешь, можешь не говорить…

Хитрил, конечно. И самого любопытство распирало, и видел, что казаку кипит на душе высказаться. Настолько, что он даже обрадовался моим словам.

– Хочешь узнать, какая история связывает нас с Вороном?

– Если на то будет твоя воля и согласие…

Полупуд еще раз окинул взглядом реку, пристальнее правый берег, что-то прикинул в уме и кивнул.

– Если ветер не подгонит, до устья притоки Шустрой, думаю, раньше полудня не доберемся, так что время есть. Можно и поговорить. У тебя табачку не найдется?

Я виновато развел руками. Мол, откуда у пленника имущество, но тут вспомнил о заныканной краюхе.

– Табачку нет, а вот пожевать кое-чего имеется.

– Здорово, – обрадовался Василий, когда я выудил из шаровар небольшой, как два спичечных коробка, кусок хлеба. – А то я вторые сутки только заячьей капустой питаюсь. Того и гляди – окосею и уши с оселедец вырастут.

Быстро прожевал хлеб, зачерпнул ладонью воды из реки и запил.

– Спаси Бог… – вытер усы ладонью. – Как рассветет, осмотрим байдак. Не может быть, чтобы разбойники весь припас на берег снесли. Хоть что-то да осталось. Заодно – поглядим, что они басурманам такого ценного везут?

– Везли…

– Что? А, ну да… – хмыкнул Василий. – Принимается…

Потом порылся за пазухой и вытащил мою трубку. Словно привет из дома передал.

– Видишь, сберег твою цацку. А табака нет… Ладно, – казак заботливо спрятал трубку обратно, – разговаривать можно и без дыму… Мы с Вороном побратались еще джурами. Я – как ты знаешь, на Сечи с пеленок рос, а его на Низ кобзарь привел. Хлопчик прибился к нему где-то аж под Краковом. Так и бродили вместе миром, покуда на Сечь не пришли. Кобзарь отдохнул и снова к людям ушел, а Ворон казаковать остался. И само собой так случилось, что двое сирот вскоре подружились. Я ему казацкую науку и обычаи помогал понять, а он мне о той жизни, что за порогами, рассказывал. Не разлей вода стали. Друг без друга нас только наставники видели, да и то мы старались сперва один наказ исполнить вместе, а потом за другое дело брались…

Василий помолчал немного.

– М-да, счастливые были годы. Позже нас приняли в новики и стали брать в походы… Там мы тоже всегда держались вместе. Нас атаман даже если посылал куда, то непременно вдвоем.

На этот раз Полупуд умолк надолго. Явно боролся с воспоминаниями. С одной стороны, не желая будоражить уже подсохшую рану, а с другой стороны – не сорвав струп, не промыть ее от накопившегося гноя.

– Беда случилась, когда нам лет по двадцать пять было. Может, больше… Кто их на Низу считает? По дороге на Канев, чуть в сторону от Михайлова стана, пасека Никиты Полторака была… И жила на той пасеке вместе с дедом внучка его – Маруся. Ох и красивая дивчина… – голос у Василия дрогнул, казак зажмурился и отвернулся от меня.

Подождал чуток, пока волнение уляжется, и продолжил:

– Конечно же, мы потеряли от нее головы оба… Да и кто бы такую красоту не полюбил… И мы ей нравились. Но ведь нельзя сразу за двоих замуж выйти. Думала Маруся, думала и выбрала меня. В тот же день, как она о своем решении нам сказала, Ворона будто подменили. Темнее ночи стал, глаза будто у покойника ввалились. Ровно смертельная болезнь казака изнутри точила… Я хотел поговорить с побратимом, может, даже отступился бы от девушки, раз такая беда. Хоть и у самого сердце кровью обливалось от одной лишь мысли об этом. Но и побратима было жаль. Вот только Ворон стал меня сторониться и всякий раз от разговора уходил. А там и вовсе ускакал куда-то, даже куренного в известность не поставив.

И снова умолк Василий.

– Искали его какое-то время, да и перестали. Если сгинул – значит, судьба такая. А если не хочет никого видеть – то кто вправе заставлять? Не первый и не последний отшельник в степи или пуще. Священник из Михайлова стана огласил нас с Марусей на Троицу. Свадьбу гулять собрались на второго Спаса. А тем временем курень наш в набег пошел. Под Трапезунд… Туда удачно все сложилось, а вот на обратном пути – шторм настиг. Чайки так разбросало, что и половины хлопцев не нашли. Кто утонул, а кого на турецкий берег выбросило. Остальных – к счастью, к нашей стороне прибило. Но чайки так пострадали, что больше половины суден только на дрова годились, а главное – весла в шторм поломало, хоть волоком тащи. И потащили бы, невелика наука, да только не мимо турецких крепостей. Пришлось большую часть добычи бросить, а самим пешком на Сечь идти. Днем в плавнях отсиживаясь, да от татарских разъездов прячась, а по ночам тайком домой пробираясь.