Новик, невольник, казак - Степан Кулик Страница 5

Теперь Полупуд говорил спокойно, размеренно. Видно было, что эта часть истории, хоть и печальная, но обыденная. Такая уж казацкая доля. «Часом с квасом, а порою – с водою». Иной поход так славно проходит, что всю добычу прихватить не получается, а иной – хорошо бы хоть самим ноги унести. О чем же здесь грустить?

– Задержался я, в общем. На пасеку к Никите только к Успению попал…

Тут голос запорожца снова дрогнул.

– Лучше б меня татарская стрела нашла, чем такая новость.

Я не перебивал даже взглядом. Понимал, что Василию тяжело вспоминать.

– На месте пасеки только пепелище осталось. Да две могилки… Куда жители Михайлова стана захоронили то, что от Марии и ее деда осталось. Сказывали, что, судя по следам, башибузуки на них наскочили. Но живыми взять не сумели. Дед с моей нареченной в доме заперлись, а когда те крышу разбирать стали, сами себя и подожгли.

Бр-р… Жуть какая. Аж мороз по коже пробрал. Это ж какая участь ждала людей в плену, если они добровольно лютую смерть готовы были принять, лишь бы живыми башибузукам не достаться.

– Но одного селяне не знали. На пепелище том я нашел дудочку. Ту самую, с которой Ворон не расставался с малолетства. Сказывал – отец ее ему вырезал. Она давно уж вся растрескалась и только шипела, а не дудела. Но носился Ворон с ней, чисто как ты со своей трубкой. Так что сомнений, чьих это рук дело, у меня не осталось. Вернулся я на Сечь, рассказал все как есть куренному и спросил позволения казнить иуду…

Запорожец снова помолчал, после продолжил уже чуть наставительно:

– Чтоб ты знал, за убийство побратима на Запорожье одно наказание – смерть. Куренной, конечно же, такого разрешения дать не мог, а приказал доставить Ворона на суд товарищества. Пусть оно разбирается – чего он заслужил: изгнания или казни.

Казак привстал, поглядел на берег и позвал меня:

– Ну-ка, навались. Вовремя я вспомнил об этом рукаве. До Шустрой далеко еще, да и потом против течения выгребать вдвоем не так-то просто, а тут – если байдак хоть наполовину разгрузим, можно попробовать и на шестах до Базавлука дойти. Не получится – черт с ним, бросим. Не на торг едем. Зато до Сечи на день ходу ближе. И рукав этот не протока, а запруда стоялая.

Правда или придумал, чтобы делом отвлечься, но тем не менее, общими усилиями, нам удалось заставить тяжелый байдак повиноваться и свернуть, куда надо.

Днепр посопел, побурлил у борта, пенясь и горячась, но все же отпустил судно. И мы, свернув прямиком в заросли нависающих над водою плакучих ив, оказались в узкой, не больше шести-семи шагов в ширину, тихой, аж зеленоватой от водорослей, протоке. Мимо которой, если не знать точного места, проплыл бы на расстоянии руки и даже не заметил.

– Слава Всевышнему, – размашисто перекрестился Полупуд. – Подсобил… Не оставил в своей безмерной милости. Теперь можно и отдохнуть-оглядеться… Спаси и сохрани. Всё, Петрусь, здесь мы как у Христа за пазухой. Ни одна погоня не отыщет. Если бы даже такая была. Но второго челна у Ворона точно нет. Не вплавь же им за нами пускаться…

«Не понял? И он вот так закончит, оборвав рассказ на половине?»

– Василий! Имей совесть… – судя по нахмуренным бровям казака, любопытной Варваре не зря нос оторвали, но ведь свербит. – Хоть в двух словах скажи, чем все закончилось.

– Так ничем… – пожал плечами запорожец. – Ты же сам видел. Ворон опять уцелел. А я… так понимаю, снова тебе жизнью обязан. Неспроста же Типун с десяти саженей [3] промахнулся.

– Это неважно, – отмахнулся я. – Ты меня спасал, я тебе помог. Не о том разговор. Пожалуйста…

Василий вздохнул.

– Ну что с тобой делать… Только рассказывать более нечего. Искал я Ворона почти два года. А когда нашел – выкрал прямо из табора харцызов, где он атаманствовал. И на Сечь повез. Вот только глодало меня сомнение все время, не хотелось верить, что побратим верный такой сволочью стал. Разговорились как-то на привале, покаялся он, мол, сам не знает, что за помутнение на него нашло, и стал упрашивать позволить смерть принять, как подобает воину – с оружием в руках. Что не хотел он смерти деда и уж тем более Маруси. Что они сами мазанку зажгли, а верх он уже потом разбирать стал, чтобы спасти их. Врал, конечно, это я теперь понимаю, а тогда… Знаешь, Петро, хотелось мне ему поверить. Слишком уж пакостно было думать, что я побратимом такую мразь называл. Сам себя обманывал.

Василий провел рукой по лицу, словно та полуда до сих пор на глазах его была.

– Один раз мы в очень красивом месте остановились на ночлег. На высоком берегу Роси. Действительно, если умирать – то лучше и не найти. В общем, уговорил он скрестить с ним сабли. Мол, оружием мы равно владеем, так пусть Господь рассудит, кто прав. И еще что-то такое плел… я уж и не вспомню.

У меня имелось свое мнение насчет Божьей справедливости, но сейчас было не ко времени его высказывать.

– Но Ворон суда дожидаться не стал. А как только почувствовал свободу и взял в руки саблю, стал насмехаться надо мною. Сказал, что на пасеку он приехал сам. И никто его не опасался. Что сперва он зарубил деда, связал Марусю и только потом ватагу свистнул. Что три дня и ночи гостили они у моей невесты вдесятером. И лишь перед отъездом подожгли хату… Чтоб следы глумления скрыть.

Василий скрипнул зубами.

– Врал… сучий сын! – я должен был это сказать. Ради Василия. – Хотел разозлить тебя. Сам ведь учил, что холодная голова в бою важнее всего. Вот и бил по больному. Плевал в душу…

Полупуд поглядел внимательно и медленно кивнул.

– Спасибо, Петро. Надеюсь, именно так оно и было. А тогда я и в самом деле разум потерял. Ничего вспомнить не могу. Будто вихрь перед глазами пляшет. Одно вижу, как сейчас – острие сабли вонзается в глаз Ворону, и тот замертво валится с кручи в реку. Сам я тоже без чувств упал, много крови потерял. А когда очнулся – его уже течением отнесло. Так что до вчерашнего дня я был уверен, что Ворон мертв. Куренному рассказал правду. Повинился, мол, так и так… Воля твоя, батька, хочешь казни, хочешь милуй. Долго думал старый Матвей, а потом решил, раз тела я не видел и готов присягнуть в том на исповеди, то и убийства не было. Значит, винить меня не в чем. И, как видишь, прав оказался. Если б судили меня тогда, то напрасно. Зато теперь, Петрусь, не один Господь мне свидетель, но и ты всё видел. Есть с чем на суд товарищества выйти и приговора Ворону требовать. И если круг старшин постановит отступника казнить, то каждый казак будет не только вправе, но и обязан убить его. Где лишь только встретит.

– Не было у бабы забот, завела себе козу… – пробормотал Полупуд, озадаченно подергивая ус. – Даже не знаю, радоваться или напротив… Бросить такое добро – всю оставшуюся жизнь жалеть, а на горбу не утащишь, пупок развяжется.