Ксенофоб  - Игорь Шенгальц Страница 4

Мне было на все это плевать. Плевать на изменившуюся действительность и на людей, ставших невольными свидетелями перемен, но не сумевших им помешать. Ведь я тоже не сумел этого сделать, хотя и старался. Поэтому мне было наплевать и на себя самого. Будущего я не видел. Только прошлое.

Я почти перестал следить за собой. Бритье, цирюльня – все это меня мало волновало. Я зарос, стал косматым, как дворовый пес, и таким же угрюмым, злым и недоверчивым. Меня хватало только лишь на утреннее умывание – я просил портье отеля, где жил, окатывать меня по пояс во дворе ледяной водой из ведра. Эта процедура бодрила, позволяя собраться с мыслями, чтобы решить, в каком именно кабаке я буду пить сегодня.

Обитал я в отеле «Приют скитальца» – очень точное название применительно к моей ситуации, – снимая там небольшую комнатушку в мансарде. Мой же дом, изрядно пострадавший год назад, так и стоял покинутый всеми его обитателями. Я лишь заколотил досками окна, дабы избежать проникновения внутрь бродяг и вандалов.

Один, без близняшек, я не хотел туда возвращаться. Да и средств на полное восстановление дома у меня не было.

Жизнь в отеле имела свои неоспоримые преимущества. Никто меня не беспокоил, даже по пустякам, никто не лез в мою жизнь с сочувствием и советами, а главное – старые друзья и враги потеряли меня из виду, и я оказался предоставлен сам себе. Что мне и требовалось…

Зарабатывал же я нынче тем, что выбивал долги одних бандитов у других. Смерти я не боялся, даже временами искал ее. Поэтому вскоре слух обо мне разошелся по всему городу, и недостатка в заказах я не испытывал, но брался за новые дела весьма неохотно, только когда бумажник в очередной раз показывал дно.

Я выпил еще несколько стопок, ополовинив графин. Меня нисколько не развезло после спиртного, напротив, движения мои все так же были четкими и уверенными.

Побывав однажды в мире чужаков и вернувшись домой, я приобрел помимо неприятностей несколько физиологических изменений, которые стали заметны лишь некоторое время спустя. Например, я почти перестал пьянеть. Я мог пить неделями, месяцами напролет, стараясь забыться, и поначалу это получалось, но чем дольше, тем быстрее организм справлялся с отравой, выводя все нежелательные продукты в считаные минуты.

Я злился и пил еще больше, пьянел, но недостаточно быстро, и стоило мне перестать пить, как через несколько минут я полностью трезвел. Даже надраться как следует теперь стало невозможно!

Прошел год с той ночи, когда погибли Лиза и Петра. Целый год… или же лишь год… с какой стороны посмотреть. Для меня этот год был словно вечность. И чертов шнапс совершенно не помогал…

И ведь я даже не смог похоронить их. Когда я вернулся в тот злосчастный дом, то не нашел никого: ни девочек, ни Марты, ни убитых мной охранников. Кто-то побывал там раньше меня, и, пока я расправлялся с подселенцем в соборе, этот некто подчистил дом, успев вывезти все тела. И невозможность похоронить моих девочек по-человечески и хотя бы иногда приходить на их могилы угнетала меня больше всего прочего. Я много раз представлял себе, как их тела сваливают в наспех вырытую яму – общую могилу где-то глубоко в лесу, засыпают землей, закидывают сверху ветвями. Никто и никогда не узнает, где находится то место. Я никогда этого не узнаю.

Ублюдки! Будьте вы прокляты!..

Внезапно, как по мановению руки, в кабаке воцарилась абсолютная тишина. Казалось, люди вокруг даже перестали дышать. Ни скрипа, ни звука, ни шороха.

Я повернулся, проявив несвойственное мне в последнее время любопытство.

Там, у самых дверей, в нерешительности замерло существо, которое не принадлежало не только к роду человеческому, но и ни к одному животному виду, порожденному нашим миром.

В дверях стоял чужак. Мы называли их фогели [5].

К счастью, из четырех посольств, купола которых появились в ту злосчастную ночь в Фридрихсграде, свои двери широко открыло только одно из них. Оставшиеся хранили таинственное молчание, завесившись непроницаемыми покровами энергобарьеров.

Чужак был длинный и нескладный, как богомол, весь какой-то угловатый, состоящий, казалось, из сплошных неровностей и корявостей. С человеком его роднила лишь общая структура тела: голова, туловище, две руки, две ноги. Конечности иномирянина отчетливо напоминали ветви дерева – настолько тонкими и гибкими они выглядели. Череп его был по-птичьи вытянутым, а лицо пряталось под стальной маской с длинным крючковатым клювом, нижняя часть которой представляла собой нечто вроде респиратора. Огромные черные глаза-окуляры внимательно наблюдали за происходящим вокруг. На голове чужак носил чуть приплюснутый сверху цилиндр – подобные нынче только входили в моду. Две тонкие трубки протянулись от респиратора к чемодану, крепившемуся на лямки за его спиной – наш воздух был вреден для иномирян. Фогель был одет в просторный балахон, почти полностью скрывавший его тело, подпоясанный широким кожаным ремнем, а на ногах носил высокие сапоги-ботфорты. Все это вкупе с чемоданом за спиной создавало весьма необычный для человеческого глаза образ.

Фогель только миновал дверной проем, сложившись при этом почти на треть, иначе не проходил. И теперь, распрямившись, он упирался головой в потолок, а его чуть растопыренные для сохранения баланса конечности раскинулись во все стороны. Палки-руки уперлись в дверной косяк, правая нога была отставлена чуть назад, а левая – вперед. Так он и замер, тяжело дыша сквозь респиратор, и вместе с ним замерло все вокруг. Обыватели еще не привыкли к виду чужаков, хотя первое чужое посольство открылось много месяцев назад и иномиряне получили возможность свободно перемещаться по Фридрихсграду. Но они предпочитали не рисковать понапрасну и ходили по городу лишь в сопровождении охраны – далеко не всем горожанам пришлись по нраву новые порядки.

Чужаки пытались торговать – но первый интерес со стороны горожан быстро иссяк. Иномиряне не предлагали ничего кардинально нового. Технологии, если они и были, оказались под запретом для свободной торговли, прочие товары имели земные аналоги, а чужая еда была слишком специфической на вкус, чтобы стать популярной.

Их лавки, открытые недалеко от посольств, ночами громили. Чужаки отстраивали новые. В конце концов, город и фогели пришли к некоему консенсусу: они стали учиться сосуществовать вместе, но до полного решения противоречий было еще очень далеко.

Но факт есть факт. Сейчас фогель стоял в дверях кабака и с интересом осматривался, для удобства чуть выкатив свои удивительные глаза-окуляры.

Я отвел взгляд в сторону. Чужак был мне неинтересен. Я относился к тем, кто считал, что мы не уживемся никогда. Хороший чужак – мертвый чужак! Будь моя воля, я закрыл бы посольства или хотя бы обнес их пятиметровой стеной.

Да, я был отъявленным ксенофобом и не находил в этом ничего дурного.

Раса, пошедшая на контакт с людьми и встретившая делегацию императора Руссо-Пруссии, оказалась совсем непохожей на нас. Фогели – помесь птицы и богомола. Вроде бы в их родном мире обитали и иные разумные виды, но посольство покидать могли только фогели. Мне были безразличны они все: и представители посольства, и их неизвестные помощники, и торговцы, и те, кто остался до поры в куполах, в том числе и закрытых энергобарьерами.