Земля - Валера Дрифтвуд Страница 41

–Нет, я сегодня не утерплю!– Рина хватается за орчью руку, потому что отбегающая волна шатнула её под колени.– Я хочу в воду!

Видеть её такой отчего-то невыносимо. Будто вместе с шальными брызгами рушится и пропадает настоящий порядок вещей. Видеть их обоих, об руку, с одинаковым азартом на таких несхожих лицах – неправильно, и никто на свете не подскажет, как это прекратить.

–Рина,– окликает он растерянно.– Ну как ты собираешься в воду, у тебя даже нет купальника.

–Ничего страшного,– она пытается заправить за ухо прядь волос, но ветер треплет их ещё пуще.– Дома сразу переоденусь в сухое!

–Ты плохо умеешь плавать,– напоминает Сэм, постаравшись придать своему голосу всю возможную заботливость.

–Я держу,– отзывается бледноглазый.

–Ййр-Земля Ришу де-е-ержит. Морю – не отнять,– говорит страфилька и добавляет в утешение когда-то запавшие в память слова: – не ссы, Кнабер.

Нет, фотоаппарат не падает из руки Сэма, не утыкается тяжко в здешний грубый песок драгоценным тонко настроенным объективом. Но благодарить за это следовало бы не столько похвальное хладнокровие художника светописи, сколько надёжный разгрузочный ремешок.

* * *

Прежняя Рина обязательно обратила бы внимание на то, что Сэм молчит, не принимает участия в болтовне с нелюдями, на то, что настроение у него неважное. Прежняя Рина постаралась бы деликатно выяснить, что его огорчило, и по возможности исправить ситуацию. Прежняя невзрачная Рина нравилась Сэму гораздо больше, и водить с ней дружбу всегда было легко. А эта, новая, внезапно привлекательная, вызывает у него горячую оторопь и даже некоторую злость.

Ещё в старших классах Сэм между собственными романтическими увлечениями иногда призадумывался о том, что Рину вот-вот очарует какой-нибудь унылый стихоплёт из её литературного клуба, и тогда многолетняя дружба полетит псу под хвост. Но со временем убедился, что флирт и всякие шашни абсолютно не в её натуре, и успокоился. Рина всегда будет рядом, если понадобится умный и сочувствующий друг, она всегда поддержит и выручит, без малейшей насмешки или сомнения. Чёрт, да он бы Рину даже на свою гипотетическую свадьбу бы позвал в качестве шафера, если бы это не шло настолько вразрез с традициями…

Ну, то есть ПРЕЖНЮЮ тихую Рину – позвал бы.

А что с этой новой прикажете делать?..

* * *

Арине Стаховой хорошо.

Она идёт домой, завернувшись в широкое полотенце прямо поверх промокших одёжек. С Ийром хорошо говорить о море, с которым они только что расстались, и умница Савря тоже вставляет иногда словцо-другое. Получается у неё и смешно, и к месту.

Сэм идёт, немного от них приотстав; так славно поработал нынче, что даже не захотел искупаться толком. Но думать о Сэме некогда.

–Столько лет море обнимаю, а что ни раз – как в первый, шкура веселится, жилы радуются. Это, конечно, когда я в добрую пору прихожу играть. По льду когда его мерю – слышу, спит, и то меня помнит.

Чудно слушать, и сразу верится, что вся стихия, ворочающая зеленоватые волны залива – живое, своенравное созданье. Потому что о здешнем море голос-гармонь звучит любовью, искренней, щедрой и счастливой.

Рина чувствует под собственной немного озябшей после воды кожей упругое тепло, силу и радость каждого мускула. Как удивительно хорошо, что можно без всякого смущения немного побыть причастной к такой любви.

* * *

Перед крылечком Савря хорошенько встряхивается, выгоняя из перьев остаток песка. Ришка, разувшись, бежит переодеться, вскоре вышмыгивает – развесить смокшее. Бугайчика Ййр задерживает – принести бы в дом уже расколотых полешек, и Кнабер не отказывает, хотя глаза прячет, будто что-то по-людскому украл.

Стащив шапочку, Ййр проводит рукой по своей голове – чалая от седины щетина снова отросла торчком, уже и не щекочет ладонь.

А были косы – смоль, по самый крестец, вот какие длинные. Тяжёлые, будто тугие змеи. В плясе умели заворожить красотой, в драке – обмануть яркой лентой. Умели стать для хаану чёрным шатром непроглядной ночи, даже в ясный полдень… давно, давно, позапрошлая жизнь.

А был и сплошной завшивленный колтун, что и за месяц руками не разберёшь. И пах колтун чёрным горем. Но и та жизнь, что началась, когда смерть не забрала вовремя, тоже прошла страшно давно.

Косы, как и первую жизнь, было уже не вернуть. Тогда Ибрагим остриг. Невторопях, осторожничал, сперва здоровенными отточенными ножницами, а потом и машинкой, той самой – оставил в подарок (Брук возит теперь по надобности сменные бритвы, и хватает их надолго).

И то верно. Для кого тут красавушкой ходить? Да ещё Ю, как полетел, в первые годы норовил при случае нагадить на голову. И не сказать, чтобы уворот орчаре всякий раз вполне удавался…

«Не вернуть уже тех первых кос, смоляных,– думает Ййр.– А и чалые с серебром ведь будут не хуже».

Море остаётся прежним.

Почти две дюжины лет Ййр видит, как деревья на Диком тянут к небу юные ростки, становятся старше, матереют, втихомолку умирают, как заведено у древесного племени. Остров полнится страфильим хохотом, песнями или плачем. Приходят и уходят люди, неповторимые в своей разноликости. Даже небо на верхушке лета стало теперь чуть бледнее – или это орчьи зоркие глаза истратили прежнюю яркость видимого; но море остаётся прежним своенравным возлюбленным, и пляс его безжалостен и бескорыстен. Ледяной доспех зимнего сна и тот не даёт забыть друг о друге, и грозная буря не разлучает надолго. Пот и слёзы первых месяцев море слизывало с кожи, принимая в объятия, как равного, желанного, своего. С первых дней не жалело, но утешало.

* * *

Вместе с первыми спасёнными страфилями Стахов привозит на остров орка. Вот так запросто, несмотря на недовольство и обоснованные опасения некоторых людей станционной команды. Истощалая, хмурая, неблагодарная тварь, лишь сойдя на берег, бессловно исчезает в лесу.

Не показывается полный день, не приходит ночевать.

Прохладным утром орк является у дровяного сарая; рассматривает строение с холодной злобой, разок пинает угол, обходит кругом широкую тополиную колоду. Колода удостаивается двух пинков. В самом сарае находятся два колуна, ещё новёшеньких, не успевших засеребриться вдоль лезвия от исправной работы. Ор-чара, поворчав себе под нос и сплюнув в сторону, выбирает один, с топорищем на манер северного дварфийского: пропитанная льняным маслом рукоять кажется орку ловчее в ладони. Толстых чурок на полсараюхи напилено, а колотых осталось – смех один. Дурь. Непорядок.

Замах.

Едва слышный рык из костлявой орчьей груди – глухой, глубокий.

Сухая берёзовая чурка брызжет из-под лезвия надвое.

Замах.

Рык.

На четвертушки.

Орк рубит так, будто каждая несчастная деревяха нанесла ему личную обиду. На людей не обращает внимания, словно поразили его разом глухота и выборочная незрячесть. Впрочем, особенно-то до него никто и не лезет – тут с одними страфилями забот по горло, если не по самую маковку. Да и боязно соваться.