Новый порядок - Артур Крижановский Страница 45

– А что, собственно, случилось?

– Этого никто не знает, – пожал плечами Ураев. – Фильм уже заканчивался, когда пол под ногами заходил ходуном и раздался резкий хлопок вроде выстрела. Завуч в это время отправился в спальный корпус. Окна и двери в спальне восьмиклассников оказались выбиты вместе с рамами. Уцелела одна кровать. На ней, целый и невредимый, лежал Романов. Он был обнажен. Руки и ноги прикручены простынями и полотенцами к спинкам кровати. Завуч позже рассказывал, что, когда он вошел в спальню, у Романова было такое выражение лица, что взрослый сорокалетний мужчина мог броситься наутек. Он все же взял себя в руки, развязал Романова, нашел для него одежду и вывел из здания. Тем временем проверили детей и недосчитались пятерых старшеклассников. Четверых нашли быстро, они лежали рядком в кустарнике за зданием и не очень пострадали, поэтому их даже не повезли в больницу. Но память у них отшибло начисто. Пятого милиция обнаружила после нескольких часов кропотливых поисков. Его тело нашли в глубоком овраге, в трех километрах от детдома. Как ты, очевидно, успел догадаться, это был тот самый «авторитет» – его фамилия, кажется, Остапенко. Так вот, этот Остапенко выглядел так, будто им выстрелили из гаубицы.

– Следствие проводилось?

– Да. Они копались в этом деле полгода, но свести концы с концами так и не удалось. Взрыв? Но криминалистам не удалось найти следов взрывчатых веществ. Другие версии также постепенно отпали. Этим происшествием заинтересовались ученые из Киева, но и им не удалось прийти к единому выводу. Какой толк от формулировок типа «локальный взрыв материи»? Одним словом, следствие поставило на этом деле крест.

– А что сам Романов? Какие объяснения он дал случившемуся?

– Ни-ка-ких. Он три месяца не разговаривал, а когда к нему вернулся дар речи, сказал, что не понимает, о чем идет речь. И от него отстали.

– Что, по-твоему, там могло произойти?

– У меня есть версия, – сказал Ураев, – и связана она с личностью Остапенко. Поговаривали, что он проявлял повышенный интерес к мальчикам.

– Гомосексуалист? – удивился Романцев. – Сколько же ему было лет?

– Семнадцать. А чему ты так удивляешься? Не знаешь, какие порядки в детских домах? Почти такие же, как в колониях для малолетних преступников. Воспитатели мало чем отличаются от тюремных надзирателей и так же пригодны к педагогической работе, как полинезийский дикарь к сборке космических кораблей.

– Они хотели его изнасиловать?

– А у тебя есть другая версия? – ответил вопросом на вопрос Ураев. – Скорее всего, заводилой был Остапенко, поэтому и пострадал больше всех.

– Чем Романов занимался после детдома?

– Поступил в ЛВИМУ, в простонародье «макаровка».

– Решил стать моряком? Но почему?

– А почему бы и нет? – невозмутимо спросил Ураев. – Для него это было очень удобно. Не забывай, он ведь круглый сирота, а морское училище – это хороший способ получить образование, живя при этом на государственном обеспечении. К тому же это элитарное учебное заведение, и туда не так просто попасть. Для него, естественно, поступление не составило никакого труда.

– Скорее всего, его прельщала возможность повидать весь мир, – высказал догадку Романцев. – Чем он себя там проявил?

– Ничем. Абсолютно ничем. Почти шесть лет учился на судоводительском отделении, но ни в каких «таинственных» происшествиях замешан не был. Но я все же раскопал там кое-что полезное для себя. Оказывается, львиную долю времени он просиживал в Публичной библиотеке. По своим фондам она входит в десятку самых крупных библиотек мира, так что ему было где «разгуляться». Я разыскал сотрудников, работавших там в то время, и вот что удалось выяснить. За эти годы он перечитал горы литературы, в основном научной. Спектр интересов поражает своей широтой: история, философия, теология, психология и, конечно же, точные науки. Причем, заметь, начинал он не с азов, как поступил бы в его случае любой другой человек, заинтересовавшийся той или иной областью знания, а сразу знакомился с конечными выводами и результатами, которых достигла наука на современном этапе.

– Понимаю, – кивнул Романцев. – Он пытался найти ответы на ряд интересующих его вопросов: кто он? откуда у него такие способности? не было ли раньше в истории человечества таких людей? И главное, пожалуй: как ему жить в этом мире? Я думаю, его настольной книгой должна была стать Библия, только в ее аллегориях и символике он мог найти что-то полезное для себя.

– Да, ты прав, – согласился Ураев. – Он посвятил изучению теологии значительную часть своего времени. Кроме Библии, были еще сотни источников, которые он прилежно штудировал, главное внимание при этом уделяя восточным религиям и культам. Большинство книг и рукописей он читал на языке оригинала.

– Ты хочешь сказать, что он знал древние языки? – изумился Романцев. – Но ведь он не занимался их изучением специально.

– А ты догадлив, – иронично заметил Ураев. – Я тоже себе сказал: «Черт возьми, Феликс! Этого не может быть. Парень в двадцать лет не может знать полтора десятка древних языков, каким бы вундеркиндом он ни был». Кстати, современную литературу он также читал на языке оригинала. Но и это еще не все. Он имел неограниченный доступ в закрытые фонды. В его руках побывали уникальные книги и рукописи, которые не то что в библиотеке – во всем мире имеются в единственном экземпляре.

– Как такое могло случиться? – спросил Романцев. – Я по себе знаю, к этим фондам и на пушечный выстрел не подойти.

– Я спрашивал об этом у сотрудников библиотеки, но они лишь пожимают плечами. Да, сейчас им кажется странным, что молодой человек знал едва ли не все древние и современные языки и имел доступ к уникальным книгам. Но в тот момент это не вызывало у них никаких подозрений. Они считали его гением и всячески старались помогать.

Я прекратил дальнейшие расспросы, навел справки в архиве училища и перебрался в Клайпеду, куда после окончания училища был направлен Романов. Новые встречи и новые сведения. По отзывам сослуживцев – способный, даже талантливый молодой человек. Никаких эксцессов и происшествий, ничего напоминающего трагедию семьдесят третьего года. К двадцати восьми он получил диплом КДП и неожиданно для всех оставил море.

– Когда это было? Год?

– Восемьдесят восьмой.

Романцев жестом остановил Ураева и некоторое время размышлял.

– Здесь что-то есть. Все это время Романов жил себе спокойно и ни во что не вмешивался. И вдруг…

Романцев оборвал себя на полуслове – ему в голову пришла новая мысль.

– Стоп, Феликс, это важно. Знаешь, почему не вмешивался?

– Почему?

– Он боялся!

– Кого? – удивленно спросил Ураев.

– Разве непонятно? Себя! Да, он боялся самого себя, вернее, тех способностей, которые в нем были заложены. Не зря же он столько лет копался в книгах, очевидно, что-то там искал. И не нашел. Я в этом уверен. Я допускаю, что ему тошно было жить в нашем мире, но до восемьдесят восьмого года он ни во что не вмешивался. Он боялся, Феликс! В его памяти еще жили воспоминания о трагедии в детском доме. Он опасался, что может случиться нечто подобное, но в гораздо больших масштабах и с более тяжелыми последствиями. Должна была существовать веская причина, чтобы заставить Романова сменить свой привычный образ жизни. Что-то очень важное, из-за чего он переступил даже через собственный страх. И смертельно опасное, раз уж решился воспользоваться своим даром.