Огненная обезьяна - Михаил Попов Страница 50

Площадь эта напоминала кабинет, где уселся капитан Фурцев. Она тоже была повреждена несколькими взрывами. Выбиты стекла в двухэтажном универмаге, и тротуар усыпан вылетевшими на свободу шляпами. Сорвана афиша фильма "Сердца четырех" с фасада Дома Культуры Железнодорожников. Сложившись посередине, она сидит, привалясь спиной к стене, как пьяница. Обезумевший трамвай сошел с огибающего памятник пути, и взгромоздился колесами на булыжник. Киоск на колесах "Пиво-воды", споткнулся во время бегства от бомбежки, рухнул на бок, выхлестнув из стеклянных труб три струи сиропа, и на тротуаре образовались три жужащих осиных полосы.

Что там дальше за площадью, из окна второго этажа, где разгуливает политрук, разглядеть трудно. Судя по отдельным признакам там, слева, за однообразно тонущими в акациях кварталами, должна находиться железнодорожная станция. Где-то ведь должны работать посетители Клуба. Если пронестись взглядом вправо над площадью — найдешь большой, густо заросший парк. Он смутно посвечивает гипсовыми статуями горнистов и пловчих, сквозь кроны вязов. Заметна парашютная вышка, колесо обозрения и проволочные очертания других аттракционов. Еще дальше прямоугольник стадиона с черными, вытоптанными пятнами у ворот. Все это богатство ограничивается речным берегом; лодочные станции, полоска песка, вода… Далее смотреть нечего.

Раздался звонкий хруст. Под каблук политрука попал невидимый стеклянный черепок.

— Ну вот, — сказал Головков, как бы услышав в этом звуке аргумент в свою пользу в происходившем только что споре.

Капитан рассматривал глобус, и чем дольше рассматривал, тем очевиднее ему становилось, что кусок металла разворотивший картонную лысину, должен был попасть точно в лоб директору школы. Нет, поежился Фурцев, тогда бы тут все было загваздано кровью и мозгами.

Внизу на булыжнике послышался множественный нестройный топот сапог. Головков резко сломал свой привычный маршрут и выглянул из балконной двери.

— Нет, — ответил он на вопрос, которого ему никто не задавал, — Не Мышкин, просто смена караула.

Фурцев закрыл глаза. Какой неприятный человек этот Головков. Не приходилось еще видеть такого самонадеянного и решительного новичка. Не дергается, не лезет с испуганными вопросами, как другие, его, кажется, вообще не удивляет тот факт, что он здесь оказался. Более того, он слишком как-то ощущает себя на своем месте среди этого душного июня и чуть траченного непонятными взрывами городка. Такое впечатление, что он знает нечто такое, что другим не ведомо. Фурцев не любил таких людей. И никогда не упускал случая одернуть.

— Лейтенант Мышкин очень хороший разведчик. А хороший разведчик не любит шуметь. Он никогда не станет топать сапогами у вас под окном. Он вернется так, что вы и не заметите.

Политрук стрельнул исподлобья двумя холодными иголками в командира.

— Пусть, пусть Мышкин хороший разведчик, пусть гениальный, но где он тогда ходит до сих пор?!

— Напрасно вы так. Я с ним прошел, товарищ старший политрук, через такие передряги и ситуации… и самураев повидали мы, и… — Фурцев осекся, почувствовав, что это апеллирование к старым боевым заслугам со стороны выглядит жалко. "Бойцы вспоминают минувшие дни".

— Я уже два раза объяснил вам, товарищ старший политрук, что пока начальник разведки, лейтенант Мышкин не вернется со своей группой из разведвыхода, и не доложит, кто будет нашим противником в предстоящем столкновении, я и пальцем не пошевельну.

Фурцев закрыл глаза, очень недовольный собой. Он уже давал себе слово не вступать более в пререкания и объяснения с этим настырным типом. Кто тут, в конце концов, командир?! У кого за спиной пять столкновений, а стало быть, бесценный боевой опыт?! Кто сам прошел школу разведки, и лучше всех знает, как это опасно — воевать вслепую?! Все это он, ныне капитан Фурцев, командующий отдельным батальоном. И кто пытается все это оспаривать — неприятный, наглый пионер, за которым ничего кроме амбиций и нахрапа. Интересно, кем он был ТАМ? Вундеркинд, какой-нибудь, по политической части? Хотя, лета у него не вундеркиндские, и даже не понять какие именно, то ли тридцать, то ли сорок. Выправка юношеская, а взгляд тяжкий и циничный. И упивается тем, как высоко он взлетел с первого раза.

Отповедь командира сдерживала политрука всего какую-нибудь минуту, он сделал пять ходок из конца в конец кабинета, и опять заговорил.

— Но ведь слепому, слепому, и без всяких разведвыходов ясно, с кем нам придется воевать. С вермахтом, с немецкой армией периода второй мировой войны. Ну, посмотрите, посмотрите сами, товарищ капитан! — Головков ткнул пальцем в стену, выскребая из дыры в ней сухой цемент.

— Это не арбалет, и не лук, это осколок от стокилограммовой бомбы. И по всему городу так. Поработала пара "юнкерсов". Да и вообще, сам тип городской застройки, вас ни на какие мысли не наводит? Пирамид и Колизеев, насколько я понимаю, на позициях наших не наблюдается.

Сил терпеть эту демагогию уже не было, но Фурцев терпел. Надо бы, конечно, его оборвать, причем, резко, даже с оскорблением, но наживешь смертельного врага, характер, судя по всему, у этого желторотого комиссара, дрянь. Кроме того, очень уж это не полезно, когда перед самым столкновением ссорятся два старших командира. Фурцев отлично помнил, что произошло с триумвиратом вечно спорящих начальников в начале прошлой баталии. Чувствуя, что внутри что-то закипает, но стараясь говорить как можно мягче, и выбирая самые нейтральные слова, капитан объяснил.

— Знаете, товарищ старший политрук, не в моих правилах прибегать к подобным аргументам, но сейчас прибегну. Как солдат я много опытнее вас, за моей спиной не одно и не два столкновения. И знаете, что мне подсказывает опыт: ошибочно, а значит и опасно делать вывод о будущем противнике исходя из характеристик собственной экипировки и характера местности, в которую помещен. То есть, если тебя вооружили мечем, это не значит, что против тебя выставят именно рыцаря-меченосца. Я не знаю, почему устроено так, и, вероятно, никогда не узнаю, но ради того, чтобы избавить своих людей от лишних неприятностей и вредной суеты, я полагаю правильным действовать с учетом этого опыта.

Головков поправил пилотку, которая в этом не нуждалась.

— Пусть лучше валяются под яблонями, чем, например, рыть окопы?

— Да, именно так. Пусть лучше отдохнут перед боем, чем набивать кровавые мозоли.

Политрук с хрустом пересек кабинет.

— Понимаю, что вы хотите сказать, но я не могу не верить своим глазам. Видя же, что открывается передо мной, я не могу не делать естественных выводов. Ну, вот посмотрите на это.

Он выдернул из свой планшетки сложенную вшестеро карту, и одним, встряхивающим движением развернул перед капитаном.

— Это наша школа со всеми палисадниками и садами вокруг, с мастерскими, а это лабораторный корпус. На первый взгляд это удобная позиция. Компактно, подходы простреливаются.

— Именно так.

— Но это все хорошо, только в том случае, если немцы попрут на нас прямо в лоб, в дикую психическую атаку. Если у них нет ни минометов, ни авиации. А все это у них есть, судя по разрушениям, которые мы наблюдаем. А если у них есть авиация, то школа это уже не позиция, а мишень. Кроме того, я думаю, они попытаются обойти нас с правого фланга. С левого там овраг, поэтому — справа. А, обойдя нашу школу, они зайдут нам в тыл, а там у нас… ну, сами знаете. Так вот, что я хочу сказать: нам обязательно, и срочно нужно отрезать им эту возможность обхода. А сделать это легко, надо занять хлебозавод. Двумя взводами. Один взять у Ляпунова. Второй, ну, можно послать ополченцев Косоротова. Этим простым действием мы заставим немцев делать то, что им делать не хочется — атаковать нас по фронту. Хлебозавод уже не обойти, там дальше только простреливаемый спуск к реке. Разве вы не видите, товарищ капитан, что это действие напрашивается.