Огненная обезьяна - Михаил Попов Страница 49

— А какое ваше предложение?

— Вы здесь, Теодор, для того, чтобы отыскать кого-то, а может быть что-то… Возможно, месть, возможно…

Мессир комиссар выразительно оглянулся.

— Нас не подслушивают?

— Подслушивают, подслушивают, но это не имеет значения. Имеет значение то, что я готова вам помочь. Согласны ли вы оказать мне ответную услугу?

— Ответную услугу? — Мессир комиссар рефлекторно, но от этого особенно отвратительно, поправил свой гульфик.

— Вот именно.

— Какую конкретно?

— Она вас не обременит. У вас есть все необходимое для этого дела.

Мне казалось, что их слова огибают мое сознание по кривой ничего в нем не задевая, хотя я был уверен, что мне адски важно знать о чем на самом деле идет речь. Они договариваются о чем-то важнейшем, о том, что сейчас вот-вот произойдет, а я и не имел сил уловить хотя бы хвост смысла. И тут Зельда пришла мне на помощь, словно почувствовав, насколько я в ней (и в жене, и в помощи) нуждаюсь.

— Альф, милый, посмотри, что там у нас за окошком, а то Патрик беспокоиться.

В дальнем конце мемориальной "фотолаборатории" имелась деревянная на три ступеньки лестница, она вела наверх к окну, закрытому изнутри фанерными ставнями, которые отпирались на манер ворот. Я знал, что расположено за этим окном, Зельда не раз просила меня в него выглядывать, когда Патрик ремонтировал там что-то снаружи.

За окном был сочный луг, с трех сторон охваченный густым, таинственным лесом. А на лугу… Я даже зажмурился в первый момент. На лугу располагалось молчаливым красочным табором все наше деревенское общество. Все господа нобелевские кавалеры, и госпожи нобелевские дамы. Такого количества неописуемых в своей величественности и необычайности фигур в одном месте мне видеть еще не приходилось. На празднествах в доме Зепитера они всю время снуют в тени дерев, смеются, едят, умничают, флиртуют. А может, они решили сегодняшний праздник, ведь с утра идет речь о нем, провести здесь. Тогда почему такие мрачненькие, и одеты странно. И как сумели они сюда подкрасться так тихо и скрытно! Все, все здесь, и господин Гефкан в кольчуге поверх ковбойки и джинсов и с двумя мечами в умелых руках. И госпожа Изифина странно изогнувшаяся в инвалидном кресле, сопровождаемая еще более поседевшим и утоньшившимся духовно господином Асклератом. Легкий ветерок приподнимал бесцветную прядь над его бледным лбом, и размазывал в воздухе туда-сюда непрочную госпожу Летозину. Весь бурно заросший, и как всегда мокрый господин Посейтун тоже был здесь, он специально прибыл с отдаленных деревенских прудов, где углублялся в изучение бездонного феномена воды. Из-за господина Посейтуна выглядывал ловкий и ладный господин Геркурий, на этот раз с учтиво наклоненной птичьей головой. Он всегда готов умчаться туда, где быть сейчас полезнее всего, но сейчас он здесь, и только здесь. Явилась и победительная уверенная в себе лабонимфа Терезия, о серьезности ее намерений говорило то, что она применила в сем случае свой мужской облик, в котором ее называют все Тиресием. Вся в белопенящемся немыслимом платье с забинтованными выше локтя руками госпожа Афронера, что особенно было заметно на эбеновом теле красавицы. Руки ей, надо понимать искусал несносный дурачек Зизу. Что же такое собиралась сделать с его хозяином старшая жрица любви, коли он защищал его до такой степени. Госпожа Афронера прибыла при всем своем семейном синклите; и горбоносая, гнусавая дочка Гармония и неотразимый Гермафродит были у подола ее медленно развевающегося платья. Конечно же, и крестная, если так уместно выразиться, мать Зельды, госпожа Диамида явилась также. Она была оснащена богаче прочих. Восседала на длинном как ошкуренное бревно льве, с огненной гривой, от пламени которой занимались близросшие травинки, с птичьими хватучими лапами. На плече госпожи Диамиды переминалось летающее чудище цветом золотое, как бы родом из каких-то нездешних орлов, только что-то явившееся из самих небес. Конечно же, все это при огромной массе нимфорантов и лабонимф. Работящих, безотказных, веселых всегда, но не сегодня.

А посреди располагался сам ОН. И в том виде, который он принимает редко. Я таким ЕГО не видел, и даже не слышал живых рассказов о НЕМ таком. И читал всего раз, но узнал сразу же. Ибо кем же еще мог быть огромный, шириною в дверь ангара, синего угрюмого цвета, с красными, лаковыми рогами, и весь во все стороны пялящийся сотнями разновеликих глаз бык, кроме как Земардозиршнупитермаздом?!

Заслуживает вторичного упоминания, что тишина стояла смертная. И если бы не шевеление перьев, да платьев, непонятно, что нужно было бы и думать обо всем этом. Не поражены ли все эти гениальные господа внезапной, общей летаргией?

— Все пришли? — Спросила меня бодро и даже с задором каким-то Зельда.

— Да, вроде все.

— Ты высунься Альфонсо, да посмотри получше.

Я поднялся на последнюю ступеньку лесенки и глянул вправо-влево.

— Господина Диахуса не вижу багровой физиономии Зельдушка.

— Пьян валяется.

— И еще господина Мареса что-то не примечаю.

— Я так и думала! — С необыкновенной радостью крикнула Зельда. — Я так и думала. Он остался у мавзолея, этот провокатор!

И тут наконец произошло событие. Земардозиршнупитермазд открыл пасть и длинно, ужасающе заревел.

— Давай, Патрик! — Скомандовала Зельда.

Политрук выглядел таким строгим. Остроносое лицо, колючий взгляд. Одет с иголочки, выбрит с одеколоном, отутюжен до последней складочки, все крючки в петлях, сапоги — атрацит. Шпалы в петлицах самонадеянно поблескивают. Отточенный образ венчала, заостряя стриженую голову, пилотка. За четыре учебных дня амуниция на других офицерах, не говоря уж о бойцах, пообмялась, а у этого, как первонадеванная.

Пол, в кабинете директора школы был после подготовительного обстрела усыпан битым стеклом, и прочим хрустким мусором, но политрук Головков, прохаживался из угла в угол, не производя ни малейшего шума.

Капитан Фурцев сидел за директорским столом. Перед ним на сером сукне стоял бронзовый письменный прибор, присыпанный выкрошенным из потолка мелом. Глобус со вспоротой осколком Гренландией, и настольная лампа с широким абажуром матового стекла. Лампа горела, несмотря на утренний час. За спиной стояли неровно, выбитые из общего строя ударом взрывной волны застекленные шкафы с выбитыми стеклами. Их вытошнило на пол книжками с золотым тиснением, и раскрашенными спортивными кубками. Висели на стене два портрета, Ленина и Чернышевского. Чернышевский был ранен в подписанную снизу фамилию.

Капитан недовольно косился в сторону политрука. Он напоминал ему ту самую включенную лампу, что стояла на столе.

Сквозь открытую балконную дверь, с того места, где сидел капитан, можно было видеть верхушки тополей, равнодушно роняющих свой пух, а дальше только тихо тающие в густо-синем небе облака. Политрук, проходя мимо балкона, и бросая в его сторону взгляд, мог увидеть много больше. И два больших, обнятых полукругами железной ограды палисадника направо, и налево от школьного крыльца; и широкую, мощеную булыжником улицу, идущую вдоль школьного фасада, с двумя трамвайными линиями посередине; и улицу перпендикулярную, превращенную старинными каштанами и тополями в тенистый туннель, густо засыпанный по дну сероватым пухом; и круглую площадь в конце туннеля, с цветочной клумбой, поднимающей из своего центра памятник вождю.