Самый далекий берег - Александр Бушков Страница 51

– Бродил тут… странничек божий. Плел вавилоны и турусынасчет якобы писанной золотыми буквами царской грамоты, по которой будто быповедено все благородные сословия уничтожить и землю отдать этим скотам… Ну,представили, куда надлежит. Теперь тихо…

«Ах ты, сволочь, – подумал Кирьянов с легкимраздражением. – На нашем примере крепостническую пропаганду тискаешь?Незыблемость строя проповедуешь?»

Его утешали цифры. Даты. Уже подавлен венгерский мятеж, ноКрымская кампания пока не грянула – временной отрезок можно определить довольноточно… Пройдет самое большее двенадцать лет, и воля все же будет объявленасамым доподлинным царским манифестом, пусть и не золотыми буквами писанным.Усеченная воля, половинчатая, но все равно этот пухлощекий поганец переживетнемало неприятных минут, если вообще переживет. Вполне возможно, жизнь закончитпод забором, беззаботно промотав денежки. В любом случае скверные сюрпризы емугарантированы, и никакой тебе незыблемости…

У него были в родословной крепостные крестьяне – и теперь онощущал что-то вроде злорадного удовлетворения – смутного, неосознанного, но темне менее…

– Ага! – оживился хозяин. – Вот, честь имеюрекомендовать – наяды и нимфы!

Вошли четыре девушки – две в чистеньких сарафанах и красивыхкокошниках, две в господских воздушных платьицах, знакомых по фильмам и книгам.Вопреки расхожим штампам, сложившимся у Кирьянова в голове, они не выглядели низабитыми, ни угнетенными – красотки как на подбор, с откровенными, лукавымивзглядами, мгновенно заставившими вспомнить очаровательную Аэлиту.

– Вот-с, милейший Константин Степанович, моипрелестницы! – гордо сказал хозяин. – Танюша, Лизочка, Дуня и Наташа.Дриады, право! Ну что же, прошу за стол!

– Я вас, понятное дело, не отговариваю, господасамовольщики и авантюристы, – сказал Стрекалов безнадежным тоном. –По вашим физиономиям видно, что дело это бесполезное. Но вы все равнопораскиньте еще раз мозгами. Очень уж проблематичная и чреватая затея…

– Посадить не посадят? – осведомился Мухоморвызывающе.

– Ну, не посадят…

– А вообще что-нибудь сделают? Кроме общественногопорицания?

– Да нет…

– Вот тебе и весь сказ! Общественное порицаниекак-нибудь переживем, не смертельно и не впервой… – Он ухмыльнулся. –Сложный ты человек, Антоха. Загадочная русская душа. Самому, значит, можно болтатьсяпо прошедшим историческим временам, чтобы винцо жрать с тамошними знакомыми идевок тискать? А нам, значит, не положено?

– Ну, есть же некоторая разница, – сказалСтрекалов не без смущения. – Я, в общем, накатанными маршрутами пользуюсь,официальными резидентурами. А вы наобум прете по большим галактическимдорожкам, практически без компаса и карты…

– Плавали – знаем. Доводилось по этим дорожкам подошвыбить.

– В отпуске, по известному маршруту…

– Ну и что? Есть некоторый опыт… Ладно, хватит нам тутмораль декламировать. Или посылай на три буквы, или крути машину…

– Ладно, – сказал майор с досадой. – Шагайтеуж…

Он распахнул дверь, и Кирьянов с Мухомором привычно прошли всамый центр сиреневой «мишени», откуда уже раз десять стартовали на задания, ноофициальнейшим путем, конечно, в составе группы, под чутким руководством иуверенным командованием… Видно было через большое окно, овальное, чистейшее,как Стрекалов производит нехитрые манипуляции с пультом.

Кирьянов откровенно волновался. За недолгое времягалактической службы ему довелось испытать массу разочарований, когда здешняяобыденность, скучная рутина уничтожала прежние мифы и иллюзии один за другим,одну за другой. Но теперь обстояло совсем иначе. Он не строил ни малейшихиллюзий и не рассчитывал узреть воплощенные в реальности мифы. Ему предстоялоувидеть повседневную жизнь Вселенной, а это совсем другое…

Как всегда бывало, мрак и небытие навалились неожиданно – истоль же мгновенно рассеялись, оставив их посреди белоснежного помещеньица, вцентре такой же сиреневой «мишени». Все происходило с деловитой обыденностью:прямо перед ними в стене куполообразной комнаты вспыхнула зеленая линия,очертившая контур двери, а потом возникла и сама дверь.

– Ну, с богом, – сказал Мухомор. – Держись забатьку, не потеряйся, места тут оживленные…

Кирьянов в этом сам убедился незамедлительно…

Перед ним простирался огромный зал с уходящими вневообразимую высь бело-розовыми стенами: пересекающиеся чуть ли не под самымнебосклоном изящно выгнутые плоскости потолка, напоминавшие то птичьи крылья,то паруса, то рыболовные сети; огромные незнакомые деревья, разноцветные ипышные, растущие прямо из белоснежного пола, многочисленные фонтаны, не похожиеодин на другой – бьющие то быстро, то лениво завесы струй, смахивавшие скореене на воду, а на гибкие полосы разноцветного сияния…

Сначала показалось, что в зале царит сущий хаос. Но оченьбыстро, присмотревшись, он понял, что все обстоит как раз наоборот, мнимаясумятица на деле очень упорядоченная, и порядок этот поддерживается как бы сампо себе: безостановочные потоки живых существ двигались по бесконечнымразноцветным дорожкам, не пересекаясь и не создавая заторов, а те, кто никудане спешил, обязательно находились на очерченных оранжево-зеленых участках пола.

– Это вокзал такой, – сказал Мухоморпокровительственно. – Тут-то я бывал, бан знакомый… Пошли.

Кирьянов оглянулся – там, позади, кабинок, подобных той, изкоторой они вышли, было не менее сотни, и к одним выстраивались недлинныеочереди, а из других то и дело выходили странствующие и путешествующие. Их былостолько (и ни разу не попалось двух одинаковых), что все они слились дляКирьянова в некий живой океан, где глаз с непривычки даже не мог выхватитьпримечательных деталей.

Он заспешил следом за браво шагавшим Мухомором, и в самомделе чувствуя себя малышом, которого папа взял в огромный магазин. Они шли почерно-голубому пунктиру в компании доброй сотни обитателей Галактики, и никтоне обращал на них ни малейшего внимания, разве что держался так, чтобы не заехатьв бок локтем или его аналогом, не наступить на ногу конечностью – воспитанные,предупредительные пассажиры, совершающие привычный рейс…

Довольно долго бок о бок с Кирьяновым шагало превосходившееего в росте на добрый метр бурое существо на двух конечностях с широченнымиступнями-ластами, бочкообразное, поросшее по бокам толстой бахромой – и подидогадайся, то ли это конечности, то ли уши… Глаз у него было не менееполудюжины, на толстых стебельках, и два из них все это время взирали наКирьянова с совершенно непонятным, разумеется, выражением. Потом оно свернуловправо, когда рядом с пунктиром повис в воздухе высокий красный иероглиф. Такието и дело возникали возле «тропинки» – зеленые круги, синие треугольники иквадраты, знаки, иероглифы – и всякий раз кто-то покидал пунктир, сворачивал всторону, что-то все это должно было означать.