Гимн Лейбовицу - Уолтер Миллер-младший Страница 53

Аудитория стихла. Надежда в душе дома Пауло умерла: пророчество приняло облик точки зрения ученого. Тон Таддео знает о военных планах своего монарха, и у него был выбор – одобрить их, не одобрить или относиться к ним, как к безликому, неподвластному феномену, наподобие потопа, голода или урагана.

Выходит, он смирился с ними, как с неизбежностью, – для того, чтобы не выносить им оценку. Пусть будет кровь, железо и плач…

«Как может человек заглушать голос совести и уходить от ответственности – причем так легко!» – возмущенно подумал аббат.

Но затем в памяти всплыли слова: «ибо Господь допустил, чтобы мудрецы, жившие в те времена, нашли способы уничтожить сам мир…»

Он также допустил, чтобы они могли спасти этот мир и, как всегда, позволил им самим сделать выбор. И возможно, они выбрали то же, что и тон Таддео. Умыть руки перед толпой, чтобы их самих не распяли на кресте.

А их все равно распяли. Кто-то всегда должен быть распят на кресте и висеть на нем, а если срываешься, тебя бьют…

Ученый умолк.

Половина собравшихся смотрела в сторону входа.

– Что там? – щурясь, спросил аббат Голта.

– Бородатый старик в покрывале, – прошипел Голт. – Похоже… Нет, он ведь…

Дом Пауло встал и подошел к краю подиума, чтобы посмотреть на еле различимую тень.

– Бенджамен?

Фигура зашевелилась, плотнее натянула накидку на костлявые плечи и медленно захромала к свету. Затем замерла, что-то бормоча себе под нос, и огляделась. Ее взгляд наткнулся на ученого, стоявшего за кафедрой.

Старый призрак, опираясь на кривой посох, медленно пошел к кафедре, не отрывая взгляда от того, кто за ней стоял. Тон Таддео поначалу смотрел на старика с веселым недоумением, но затем побледнел. Бородатый старик смотрел на него с яростной надеждой, с некоей страстью, горевшей в нем более ярко, чем жизненная сущность, которой давным-давно следовало покинуть тело.

Старик остановился у кафедры, его губы задрожали. Он улыбнулся, протянул дрожащую руку к ученому. Тон отстранился, брезгливо фыркнув.

Отшельник ловко прыгнул на подиум, обогнул кафедру и схватил ученого за руку.

– Какого…

Бенджамен стиснул руку ученого, с надеждой глядя в его глаза.

Лицо старика омрачилось, из старых легких вырвался то ли стон, то ли вздох, на лице вновь появилась вечная понимающая усмешка. Старый Еврей повернулся к общине, развел руки в сторону и красноречиво пожал плечами.

– Это тоже не Он, – мрачно сказал старик и захромал прочь.

Оставалось лишь формально завершить собрание.

На десятой неделе пребывания тона Таддео в аббатстве посланец принес дурную весть. Глава правящей династии Ларедо потребовал, чтобы тексарканские войска немедленно покинули пределы страны. В ту же ночь короля отравили, и было объявлено о начале войны между Ларедо и Тексарканой. Можно было с уверенностью полагать, что она закончится через день после своего начала и что теперь Ханнеган станет правителем всех земель и народов от Ред-Ривер до Рио-Гранде.

Другая новость оказалась более неожиданной.

Ханнеган II, Милостью Божией Мэр, Правитель Тексарканы, Защитник веры и Верховный вакеро Равнин, признав монсеньора Марка Аполлона виновным в измене и шпионаже, приказал повесить папского нунция, а затем, еще живого, снять, четвертовать и содрать с него кожу – в назидание всем, кто попытается подорвать власть в государстве. Труп священника, разорванный на куски, был брошен собакам.

Посланец мог и не добавлять, что на Тексаркану немедленно наложили абсолютный интердикт; соответствующий указ папы содержал туманные, но зловещие отсылки к «Regnans in Excelsis» [79], булле шестнадцатого века, требующей низложения монарха. О контрмерах Ханнегана пока ничего не было известно.

На Равнинах войскам Ларедо теперь придется прокладывать себе дорогу домой в боях с кочевниками – только для того, чтобы сложить оружие на границе, ведь их народ, их родичи оказались в заложниках.

– Какая трагедия! – довольно искренне сказал тон Таддео. – Поскольку я подданный Тексарканы, то готов немедленно уехать.

– Почему? – спросил дом Пауло. – Вы ведь не одобряете действия Ханнегана, так?

Ученый покачал головой и огляделся, убеждаясь в том, что их никто не подслушивает.

– Я их осуждаю, но публично… – Он пожал плечами. – Мне нужно думать о благе коллегии.

– Понимаю.

– Позвольте высказать личное мнение – конфиденциально?

– Разумеется.

– Надо предупредить Новый Рим, чтобы там не прибегали к пустым угрозам. Ханнеган вполне способен распять десятки Марков Аполлонов.

– Значит, в рай попадут новые мученики. Новый Рим не прибегает к пустым угрозам.

Тон Таддео вздохнул:

– Что ж, я предполагал, что именно так вы и ответите. Повторяю: я готов уехать.

– Чепуха. Не важно, чей вы подданный. Вы – человек, и значит, вам здесь рады.

И все же между ними наметился разрыв. После этого ученый держался в стороне от других и редко разговаривал с монахами. Его отношения с братом Корноэром стали формальными, хотя изобретатель каждый день тратил час или два на обслуживание и изучение лампы и следил за ходом работы тона, которая теперь продвигалась с необычной поспешностью. Офицеры редко покидали гостевой домик.

В стране наметились признаки исхода. С Равнин продолжали поступать тревожные слухи, а жители деревни Санли-Бовиц стали находить причины внезапно отправиться в паломничество или посетить другие края. Даже нищие и бродяги потихоньку покидали деревню.

Перед торговцами и ремесленниками, как всегда, встал неприятный выбор: бросить свое добро на поживу мародерам или остаться и увидеть, как его разграбят.

Группа граждан во главе с мэром городка прибыла в аббатство, чтобы просить убежища.

– Вот мое последнее предложение, – сказал аббат после многочасового спора. – Мы без вопросов примем у себя всех женщин, детей, больных и стариков. Но что касается мужчин, способных носить оружие, то тут мы будем рассматривать каждый случай отдельно и, возможно, кому-то откажем.

– Почему? – строго спросил мэр.

– А сами не понимаете? – резко ответил дом Пауло. – Нам тоже грозит опасность, но если нас не тронут, то мы вмешиваться не будем. Но каждый мужчина, способный носить оружие, должен дать клятву защищать аббатство – под нашим командованием. И мы сами будем решать, чьей клятве верить.

– Это нечестно! – завыл кто-то из горожан. – Вы будете судить предвзято…

– Только тех, кому нельзя доверять. А что, вы собирались спрятать здесь резерв? Ну так мы этого не допустим.