Люди и Нелюди - Виктор Костин Страница 63

– Да, – я, уже довольный беседой, почти трясу головой.

– Понимаешь, в институте, институт-то императорский, – задирает палец, – иногда приезжали старые профессора и бывшие академики. Они хорошие люди, но пожилые и прямо сильно пожилые люди, за сто по крайней мере всем было.

Там был даже изобретатель парового двигателя, самого первого, представляешь, сколько ему лет… было.

Был изобретатель громкой связи и много чего, только они уже ничего не могли, а многие ничего и не понимали уже. – Что-то вспоминая: – Да по «вещателю» я от него ничего и не добилась, хоть и хотела, он такой, такой… никакой он в общем был уже.

Вот для таких я и писала, а главное, потом и читала лекции им, потому как больше никто не хотел. Это ведь вранье, это не работа и не учеба. Это недостойное дворянина занятие, а я читала, меня сначала заставляли, а потом, вроде, и втянулась и привыкла вот как-то.

Кричишь трескучие фразы с кафедры. Как мы благодарны вам, как это улучшило… Что мы благодарны и что улучшило жизнь? Все вранье, и вот это я им читала. Ты просил истории, вот такие истории. – И она заплакала. Плакала долго и навзрыд, я насилу успокоил: «Ну хорошо, ну ничего, маленькая, ну тихо, тихо». Честно, как ребенка уговаривал, кому скажи, не поверят, и это грозная и страшная Натали Сергеевна.

Потом я ее очень пожалел и погладил, просто погладил. Потом нежно погладил. Потом еще чуть-чуть. Потом поцеловал, потом еще, слизнул слезу. Потом как-то само перешел со щечки на шейку, ведь радом же и уже и ушко нежно прикусил.

Ей это нравится больше всего.

Откуда знаю, ну в этот момент и мне это нравится. Мы как одно целое были с ней в этот момент.

Поэтому, когда я ее ласкаю, это я себя ласкаю, причем я знаю, не всегда знаю как, но всегда могу сам себя поправить. Связь, правда, односторонняя, ну должны же быть и недостатки в этом всем.

Когда я чувствую, что ей-мне или мне-ей уже невмоготу, и она сама снимает с себя трусики, уже и не отворачиваясь и прячась, прогресс, однако. И предлагает пойти к кафедре, но что у нас места – одно, что ли? Предлагаю новый способ. Я сажусь на стул и сажаю ее к себе на колени. Она немного, сначала, правда, и сильно много стесняется. Даже, вроде, хотела совсем отказаться, но два укушенных ушка – и проблема разрешилась к обоюдному…

Больно это, видимо, непривычно все для местных.

Я уже здесь, где надо, проконсультировался, за пироженки, если что, исключительно за пироженки, потому как остальное – это не мое, я столько… это много, короче, мне будет.

Здесь, несмотря на, прямо скажем, многоженство как его не назови теми жрецами с храма Всевышнего, в основном одни пуританские обычаи и тем более одни миссионерские позы, с очень легкими вариациями. Монахи-жрецы – это очень серьезно, с одной стороны, вроде, давай, давай делай детей, и любовницы в ряд стоят, а с другой – чуть в сторону, и такую епитимью наложат, мама не горюй.

Как Бригида раз пожаловалась, «мозги пролечат», ей за что-то уже доставалось, и раза ей, видимо, хватило.

Поэтому мы по чуть-чуть, постепенно и осторожно начали. Она потому как не понимала ничего поначалу и сильно стеснялась, а я, пока приспособился, и тоже лажал, затейник, блин. Все же Витоли маловат и слабоват, мой косяк, но мы же не отступим от и до. Ох и упертый вы, Сергей Полтарев, бываете, когда вам надо и прямо невмоготу уже. Потом продолжили уже как ей больше нравится, уже и не до стеснения нам было вдвоем, а далее… Дальше непонятно все, уже непонятно, где я, а где она, мы как будто меняемся местами, телами, сознаниями.

Сначала ей, чувствую, не хватает чуток. Не то чтобы сильно, но вот где-то малюсенькой капельки и не хватает. Бывает такое, чувствуешь, партнеру надо, а ты уже все или не можешь там дальше продвинуться, больше там или глубже. Все-таки 16 лет, и размеры у меня, у этого тела Витоли далеко не крупные, и я не гигант в этом плане, что все у меня о-го-го. Но я хочу, хочу чтобы ей-мне или мне-ей, было так хорошо, как ей хочется, и что-то со мной происходит. Как туман струится по моему телу, по жилам или по жиле, и она замирает.

Потом быстро по ее телу проходит конвульсия, одна, вторая, третья, и она замирает. Я ее еще немного целую, но ей уже, чувствую, все. Я ведь чувствую: хватит, можно и еще, но уже не надо, это лишнее будет.

Приходит удовлетворение, и мы просто долго опять сидим не шевелясь. Через некоторое время она пытается отстраниться и встать. Я не даю, прошу еще немного. Мне просто хорошо и спокойно с ней. Еще сидим, и наконец она потихоньку соскальзывает с колен. Мне ее требуется поддержать, ее довольно сильно качает при этом. Она несмело улыбается и садится со мной рядом, все же устала она, или как оно там у женщин, когда ноги не держат. Немного сидим, потом она говорит: «Мне надо выйти», – и, захватив свои трусики, уходит. Я быстро привожу себя тоже в порядок – да, платок выкину потом – и задумываюсь.

То, что я чувствую ее, как себя, – это для меня, хоть и интересно и волнительно, но кроме приятных эмоций больше во мне ничего и не вызывает.

Кстати, кроме Натали я никого больше не чувствую так же: ни мать, ни отца, ни даже ту же Бригиду. Хотя ее-то уж должен был, если это связано с сексом. Выходит, не в этом причина, а какая-то общность сознания, или это особенность Натали лично, и только она этим обладает. Надо спросить ее: может она чувствовать настроение людей или ее настроение кто-нибудь чувствует, например ее муж?

Ужас, меня что-то при упоминании ее Гесика аж передернуло всего, все-таки я сильный собственник или, будем честными, хоть с самим собой, ревнивец я еще тот.

Взять ту же Бригиду, весь вечер себя после убеждал, что это надо, что это правильно, вроде, убедил, но все равно есть большие сомнения.

Пришла Натали – пусть хоть в мыслях Сергеевна – и опять несмело мне улыбается, но выглядит при этом очень сильно посвежевшей.

Начинаю расспрашивать: «Все нормально? Ничего не болит?». Она кивает и объясняет, что у нее такое ощущение, будто она приняла «флакон» энерджазинов.

Я заинтересовался:

– А что за лекарство?

Натали очень удивилась:

– Тебе же давали, когда болел.

Говорю:

– Я не болею в общем, а давно было, в детстве, я и не помню уже. Только вот на собрании дворянском было, была такая интересная беседа…

Она понимающе улыбается:

– Рассказывали про болезни чер… плебеев?

– Почему плебеев? Сказали, что и дворяне болеют, – я в ответ с таким былым сочувствием к рабочим и колхозникам.

– Да, – улыбается, – болеют, только когда только встречаются не со своим сословием.

Я как-то засмущался, она подозрительно смотрит:

– Надеюсь, ты не нашел себе нигде плебейку?

– Почему, э, так решили… ла?