Падение, или Додж в Аду. Книга первая - Нил Стивенсон Страница 7

Интересно, думал он, какие пути в мозгу связывают комбинации звуков с удовольствием? Это что-то изначальное или выработано эволюцией либо возникло случайно? Иначе говоря: если существует посмертие, старомодное аналоговое или современное цифровое, если мы станем бестелесными душами или цифровой имитацией нашего собственного мозга, будем ли мы по-прежнему любить музыку?

Дождь не моросил, но тротуар был мокрый от сгустившейся из воздуха влаги. Красные листья липли к асфальту, как будто район захватили канадские патриоты. Под ногами листья немного побурели, но деревья вдоль Черри-стрит горели тем же чистым оттенком канадского флага, что светофоры над перекрестками.

Корваллис Кавасаки объяснил ему, что для этого есть слово «квале» (во множественном числе – «квалиа»). Субъективное переживание (например) красного. Или музыки, или тарт татен. О квалиа пишут и нейробиологи, и философы, пытаясь разгадать, что они такое, откуда берутся и свойственны ли сознанию изначально. Если муравьи пьют из лужицы пролитого лимонада, ощущают ли они его сладость? Или они слишком просты и реагируют по заложенной в них программе? Инфракрасный сенсор в двери лифта не воспринимает квалиа людей, пересекающих его луч; он просто тупой переключатель. На каком этапе эволюции мозг перестает быть навороченным сенсором в лифтовой двери и начинает воспринимать квалиа? До муравьев или после? Или в данном случае отдельный муравей слишком примитивен, но муравейник в целом способен к восприятию квалиа?

Безотносительно всех этих высокоумностей, Ричард наслаждался квалиа в степени почти сексуальной. Он загубил не одно первое свидание, реагируя на глоток вина или кусок стейка так, что женщину напротив него это пугало. Несколькими годами раньше он угодил в переделку, из которой не рассчитывал выйти живым, и тогда у него оказалось более чем достаточно времени на раздумья обо всех квалиа, которые он любит. Ричард даже составил перечень самых лучших, как будто каталогизация поможет их себе подчинить или хотя бы понять.

Черный лоск старой чугунной сковороды, запах масла, когда ее нагреваешь.

Складка на спине голубой парадной мужской рубашки.

Отблески солнечного света на волнах.

Аромат кедровой доски, распиленной по волокну.

Форма буквы «Р».

Найти свое точное положение на карте.

Сбавить шаг перед приближением к бордюру.

Ходить по дому: через стены проходить нельзя, в двери – можно.

Сохранять вертикальное положение. Равновесие. Стоять на одной ноге.

Пузырьки на дне кастрюли, когда вода вот-вот закипит.

Аппетит.

Уложиться тютелька в тютельку.

Первые такты Comfortably Numb [4].

Это что касается поэтических сторон его натуры; ИТ-магнат тем временем праздно размышлял, сколько же вычислительной мощности тратит мозг, даже в самые праздные мгновения, просто воспринимая квалиа и составляя из них связную историю о мире и своем в нем месте.

Он поймал особо яркий красный кленовый лист прямо из воздуха – тот мокрым пластом прилип к ладони – и принялся разглядывать, как мальчишкой мог разглядывать такой же лист на айовской ферме. Издалека можно было подумать, будто Ричард смотрит в свой телефон. Было что-то почти жуткое в этой симметрии, далеко не совершенной, но все же очевидной и неоспоримой. Темные жилки ветвились от черенка. С задней стороны они выступали, как балки под потолком. С передней каждая жилка была бороздкой, врезанной в алую плоть, дренирующая ее, словно система ручьев и рек, либо питающая, словно капилляры – орган. Это было маленькое торжество пространственной организации, подобно штату Айова, воспроизведенное на протяжении Черри-стрит миллионы раз и обреченное сгнить в канаве. Ричард решил спасти лист от такого унижения и сунул в сумку, чтобы потом показать Софии.

Он почувствовал, что на него смотрят. Мальчик лет двенадцати, идущий по Черри-стрит, заметил Ричарда и теперь направлялся в его сторону, к легкому ужасу сопровождающего взрослого – вероятно, отца. На левой руке у мальчика была новомодная пластмассовая лангета, в которой человек выглядит не калекой, а бионическим супервоином. И впрямь, под музыку «Помпезус Бомбазус» последний отрезок его приближения к Ричарду казался триумфальным вступлением героя в Валгаллу. Здоровой рукой мальчик доставал телефон. Он хотел сделать и запостить селфи с Ричардом, чтобы таким образом достичь, по крайней мере на несколько часов, той славы, что в Миазме служит эквивалентом Валгаллы. Ричард снял наушники и оставил их на шее. Он пожал мальчику руку, что получилось неловко из-за лангеты и телефона. В сопровождении взрослого, шагавшего на уместном расстоянии, они прошли вместе полквартала. Мальчик оказался фанатом «Т’Эрры». Он был приятный, умненький, с продуманными, вполне разумными идеями, как сделать игру еще лучше. Они остановились у входа в клинику. Мальчик продолжал свой монолог, Ричард внимательно слушал и кивал, пока отец, сообразив, зачем Ричард здесь, не вмешался и не велел сыну закругляться. Мальчик за время разговора настроил телефон на селфи и теперь приступил к съемке. При этом он говорил в камеру, и Додж сообразил, что снимается не фото, а видео: его подделать труднее, а значит, и веры ему больше. Додж еще раз пожал мальчику руку и обменялся кивками с отцом, мол, возвращаю его вам. У мальчика было слегка испуганное выражение; он решил, что Ричард Фортраст заболел.

Для детей медицина – точечный ответ на болезнь. С возрастом понимаешь, что она скорее как чистка зубов – система продвинутых стратегий упреждения неприятностей, которые могут случиться в отсутствие превентивных мер. Ричарду отчасти хотелось объяснить это мальчику, чтобы унять его беспокойство, но разговор был без того долгий и уже закончился. Ричард вошел в здание, дивясь чудной роли, которую выбрало для него общество: чувака, создавшего или поручившего другим создать воображаемый мир.

Уйму денег вбухали в то, чтобы вестибюль не выглядел больничным. Вместо традиционного материального указателя, какой врач принимает в каком кабинете, поставили сенсорный экран. Додж с его помощью освежил в памяти, на каком этаже у него процедура. Каталог выглядел полным электронным собранием болезней. Приятно было листать его и думать, скольких телесных и душевных недугов он пока избежал. Это казалось таким же чудом, как и то, сколькими способами жизнь может оборваться или хотя бы превратиться в ад. И для каждой болезни имелась своя, чрезвычайно высокоразвитая подотрасль медицины. Ричард почувствовал себя почти виноватым, что подводит эту колоссальную индустрию отсутствием сколько-нибудь интересных заболеваний. Сегодняшняя его процедура была самая банальная, такая, какую делают тысячу раз на дню. Он нашел на экране нужный кабинет и двинулся к правильному лифтовому холлу, поглядывая на выход с парковки на случай, если Си-плюс уже приехал. Си-плюса не было, так что поначалу Ричард оказался в кабине один. Его отделение было на верхнем этаже. На других этажах входили и выходили люди с различными патологиями – то ли заблудились, то ли дружественные субспециалисты обменивались ими между собой. По большей части пациенты выглядели неожиданно жизнерадостными, а вовсе не убитыми. За какой-то чертой остается лишь дергаться из последних сил.