Целитель. Двойная игра - Валерий Большаков Страница 7

Потянулась единственная улица кишлака, извилистая и пыльная. Её замыкали два ряда неровных дувалов, сложенных из глины. На их неровных побелённых боках расплывались рыжие потёки. Порой дувалы прорезались тёмными подворотнями-долонами. Марина тихонько хмыкнула – такое впечатление, будто смотришь «Клуб кинопутешествий»!

Она азартно крутила головой, и в памяти задерживались отдельные картинки, словно кадры, вырезанные из документального фильма. Вот крохотный базарчик с дырявыми навесами из брезента, плоховато удерживавшими тень. Возле «ЗИЛа»-автолавки приценивалась пара старушек в атласных туниках, с платками, намотанными на головы, и почему-то в галошах. Сурово насупленный малолетка вёл ослика, нагруженного валежником и рублеными ветвями. Под сенью единственного дерева застыли старцы-аксакалы в тюбетейках и стёганых халатах, высохшие, словно мумии.

Азия!

А вот в глинобитной, припорошённой пылью стене распахнулась узкая калитка, и перед Исаевой промелькнули покосившиеся сарайчики, крытые толем. На улицу пугливо выглянула молодая женщина в замасленном халате. Босая, она держала на руках брыкавшегося голыша, а сбоку к ней жался малыш постарше в изгвазданной майке до пупа.

Со двора тянуло такой неприкрытой бедностью и бедой, что у «Роситы» мурашки пошли.

– Это Зарина, – негромко прокомментировал Юсупов, сводя брови. – В позапрошлом году пережила выкидыш. Беременную, её послали собирать хлопок…

– «Освобождённая женщина Востока», – процедил Ершов.

Тоскливый образ мелькнул и пропал, а «бобик» выехал на круглую площадь, где под густыми чинарами ютилась чистенькая беленькая чайхана – пара потных толстяков сидела за дастарханом, уминая плов, жирными пальцами роясь в казане.

Марину передёрнуло.

Развесистые деревья прикрывали собою арык – глубокую канаву с журчавшей водой. У мутного потока хватало сил вращать водяное колесо-чигирь, переливавшее влагу в ржавый жёлоб.

Рядом, в уродливом одноэтажном здании, размещалась автостанция, напротив тянулось длинное сооружение барачного типа, увешанное разномастными вывесками – там и милиция пристроилась, и кишлачный совет, и ещё что-то официальное.

Но Исаева не замечала убогого прибежища советской власти, она разглядывала огромный дом, выстроенный на пригорке. Как феодальный замок, он возвышался над кишлаком – пышный дворец среди бедных хижин. Домина не прятался за дувалами, он нагло и кичливо выставлял напоказ добротную крышу из рифлёного железа, затейливые арки окон, галерею с резными колоннами, прятавшую в тень веранду-айван. Из-за высокой каменной ограды выхлёстывали черешни и туи, украшая скромный быт председателя колхоза им. К. Маркса.

– Это там проживает гражданин Насриддинов? – неласково усмехнулся Ершов.

– Там, – набычился Умар.

– Надо будет зайти к нему в гости. Проведать трудягу!

«Уазик» свернул в узкий переулочек, профырчал мимо обшарпанного ларька, где разливали керосин, и вскоре выкатился на ухабистую грунтовку, уводящую в предгорья Кураминского хребта.

Дорога почтительно вильнула, обходя старый мазар [10] с обрушенным куполом-гумбезом, и перед «бобиком» стеклянно заблестел широкий, но мелкий ручей.

Водную преграду машина одолела с ходу, подняв веера брызг, сверкающих на солнце, и тут же, словно вспугнутая птица, из-за прибрежных кустов выскочил худой бледнокожий человек в одних штанах, рваных и засмальцованных, да и припустил бегом.

– Это же Суннат! – заполошно воскликнул Рахимов.

– Не может быть… – растерялся Умар, но его нога будто сама вдавила педаль газа в пол. – Крикни ему!

Беглец запетлял, изнемогая, и Рустам, быстро завертев ручку на дверце, опустил стекло.

– Сунна-ат! – крикнул он неожиданно тонким голосом. – Это я, Рустам! Да стой же ты!

Суннат пошатнулся и упал в траву. Умар резко затормозил, нещадно пыля, и Рахимов выскочил из «бобика». Юсупов с Ершовым кинулись за ним грузной трусцой.

Марина, выйдя последней, лишь покачала головой. Беглеца отличала не просто худоба – он был измождён, вызывая в памяти жуткие фото из лагерей смерти – впавший живот, рёбра наружу, костлявые руки. Запалённо дыша, Суннат лопотал на узбекском, а в чёрных глазах всё ещё мерцал тающий испуг.

Хмурый Умар помог ему встать на ноги.

– Это Суннат Джураев, – он кхекнул, прочищая горло, и постарался завершить фразу ровным голосом: – Мы с ним в одной восьмилетке учились. Он бежал из папского [11] зиндана… Тюрьма у Адылова такая, как у ханов или эмиров была!

– Что ты как переводчик прямо… – пробормотал Суннат, смущаясь своего вида. – У меня по русскому всегда четвёрки и пятёрки были…

– И за что вас так? – участливо спросила Исаева.

Глаза Джураева забегали.

– Не бойтесь, – проворковала девушка, успокаивающе кладя руку ему на плечо, сухое и жилистое. – Это «воины» Адылова?

Суннат сокрушённо кивнул.

– Адылов – наш враг! – Ноздри Рустама гневливо раздулись.

– Главное, – зловеще усмехнулся Ершов, – что мы его враги. Он этого не знает пока, но ничего, известим. При личной встрече!

– Едемте с нами, Суннат, – мягко сказала Марина. – Укроем вас, подлечим, накормим. Только поймите правильно: отпустить вас мы сразу не можем. Нельзя, чтобы о нашей группе узнали.

– Поехали, Суннат! – Умар выдал Джураеву тельняшку из своих запасов. – Держи.

– Да не надо… – промямлил «пленный».

– Держи! – настоял Юсупов. – Не выёживайся, тут все свои. Наши!

– Опера, что ли? – недоверчиво проговорил Суннат, натягивая тельник.

– Бери выше! – ухмыльнулся Рахимов с отчётливой гордостью. – Куда выше!

– Да я что… – вздохнул Суннат, сникая. – Я ничего… Вымотался так, что… Только как же я с вами в одной машине? Вонять же буду…

– А мы Маринэ-апа пересадим вперёд! – рассмеялся Рустам. – Залезай!

Исаева послушалась и устроилась рядом с водителем, а мужчины стеснились на заднем сиденье. Юсупов выжидать не стал, сразу тронулся с места, набирая скорость, – двигатель обиженно заревел.

– Вы спрашивали, Маринэ-апа… – громко сказал Суннат, привычно не договаривая. – Я работал агрономом два года, пока… В общем, не стал подписывать документы на большую партию хлопка. Тот был третьесортным и даже хуже, но мне приказали оформить его как первый сорт, посулив большую «премию». Я поднял шум – не продаюсь, мол, а о мошенничестве в область доложу! – Он тяжко вздохнул, а губы дёрнулись в кривоватой усмешке. – Дурак был… В Намангане меня и повязали. Вернули в Пап, бросили в адыловскую каталажку. Ползимы там отсидел… Подкоп рыл ржавым кетменём, хоть и без черенка, а всё ж… Как раз этой ночью бежал. Бегу и сам не знаю, куда…