Идентичность - Фрэнсис Фукуяма Страница 11

Однако Мартин Лютер далек от современного понимания идентичности. Он воспевал свободу внутреннего «я», но у этого «я» было только одно измерение — вера и принятие Божьей благодати. Выбор был двояким: свободно принять Бога или нет. Нельзя было выбирать, быть индусом или буддистом, или решить, что истинная личность человека заключается в публичном признании его нетрадиционной сексуальной ориентации. Лютер не сталкивался с «кризисом смысла»; это понятие было бы для него непостижимо. Отвергая Вселенскую Церковь, он тем не менее полностью принимал христианскую истину, на которой та покоилась{3}.

Второе отличие концепции Лютера от современного понимания идентичности заключается в том, что его внутреннее «я» не стремилось к публичному признанию новообретенной свободы. Напротив, мучительно пытаясь постичь свои собственные мотивы, он хотел избежать позора самодовольства, зная, что «остается неисправимым грешником, неспособным сопротивляться тому, что он называл вожделением (грех „небескорыстного“ стремления к праведности — не только ради Бога, но и ради собственного удовольствия)»{4}. Хотя он получил огромное признание при жизни и обладал невероятно взрывным темпераментом, обрушивая на оппонентов лавины праведного гнева, его учение о вере было основано на личных отношениях человека с Богом, а не на какой-либо форме общественного одобрения.

Как бы то ни было, понятия внутреннего и внешнего были разграничены, что позволило мыслителям, не принимавшим христианское мировоззрение Мартина Лютера, осмыслять и определять новые формы внутренней свободы.

К концу XVIII в. идея, лежащая в основе современного представления об идентичности, получила дальнейшее развитие и обрела светское толкование. Канадский политический теоретик Чарльз Тейлор написал фундаментальную работу об этом процессе, отведя в нем центральную роль философу Жан-Жаку Руссо{5}. Руссо предложил множество фундаментальных идей, ставших основой целого ряда современных концепций: демократии, прав человека, коммунизма, антропологии и защиты окружающей среды. Однако его разнообразные воззрения на политику, общество и личность в единую систему связывала тема естественной доброты внутреннего «я» человека{6}.

Руссо пересмотрел христианскую моральную оценку внутреннего человека. Христиане — и Лютер в том числе — верили в первородный грех: люди были падшими созданиями, их грехи могли быть искуплены только Божьей любовью. В «Рассуждении о происхождении неравенства» Руссо утверждал, что первый, «дикий» человек — человек в естественном состоянии — был безгрешен. Характеристики, которые мы связываем с грехом и злом, — ревность, алчность, насилие, ненависть и т. п. — не были присущи первобытным людям. По словам Руссо, изначально человеческого общества не существовало: ранние люди были робкими, изолированными существами с ограниченными потребностями, для которых естественным был секс, но не семья. Они не знали жадности и зависти, их единственной естественной эмоцией была жалость, сочувствие к страданиям других.

По словам Руссо, несчастья человечества начинаются с формированием общества. Первобытные люди начали «скатываться» к обществу, покорив животный мир. Осознание превосходства над животными «вызывало в человеке первое движение гордости». Затем люди начали сотрудничать для защиты друг друга и взаимной выгоды; более тесное общение «породило в уме человека представления о некоторых соотношениях… которые мы выражаем словами: большой, маленький, сильный, слабый, быстрый, медленный, боязливый, смелый, и другими подобными понятиями». Способность сравнивать и оценивать других людей была первоисточником человеческого несчастья: «Как только люди начали взаимно оценивать друг друга и как только в их уме сложилось понятие об уважении, каждый начал на него предъявлять права, и стало уже невозможно безнаказанно отказывать в нем кому бы то ни было»[15]. Руссо осуждает переход от amour de soi (любовь к себе) к amour propre (самолюбие или тщеславие); эгоизм трансформируется в чувство гордости и стремление к социальному признанию{7}.

По мнению Руссо, частная собственность возникла с открытием металлообработки и земледелия. Сделав людей несравненно богаче, способность накапливать собственность вызвала резкий рост неравенства, значительно углубив природные различия между людьми, и сильнейшим образом обострила чувства ревности, зависти, гордости и стыда. Отсюда знаменитый «наказ» Руссо в начале второй части «Рассуждения»:

Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества… От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!»{8}

Руссо предлагал два рецепта избавления человечества от бедствий неравенства и насилия. Первый изложен в общественном договоре — политическом решении, согласно которому граждане возвращаются к естественному равенству через проявление «общей воли», объединяющей их в республиканской добродетели. Они сотрудничают друг с другом в политическом союзе, не допускающем разногласий или плюрализма. Эту модель справедливо критиковали как протототалитарную, подавляющую разнообразие и требующую строгого единообразия мысли.

Второй рецепт был не политическим, а личностным. В своей поздней работе «Прогулки одинокого мечтателя» Руссо пытается воссоздать сознание первого человека, каким оно было до формирования общества. В «Рассуждении о происхождении неравенства» он говорил, что «первым чувством человека было ощущение собственного бытия» (sentiment de l’existence); в «Прогулках» sentiment de l’existence возвращается как чувство изобилия и счастья, которое возникает, когда человек пытается раскрыть свою истинную суть, погребенную под слоями приобретенных социальных чувств и пристрастий{9}. Через некоторое время это «ощущение бытия» Руссо превратится в «жизненный опыт» (lived experience), на котором зиждется современная политика идентичности.

Таким образом, в отношении человеческой природы Руссо занимает оригинальную, отличную от других философов позицию. Он оспаривает утверждение Томаса Гоббса о том, что человек в естественном состоянии был злым, жестоким и эгоистичным; Руссо также не согласен с Джоном Локком в том, что для раннего человека частная собственность была естественной. Он не согласился бы и с Сократом и Адимантом в том, что тимос является составной частью человеческой души, — Руссо ясно заявляет, что первобытные люди были лишены чувства гордости, а значит, и желания быть признанным другими людьми.

Конец ознакомительного фрагмента