Реванш русской истории - Егор Холмогоров Страница 11

Как противостоять этому шепотку, научит нас пример Михаила Николаевича Муравьева-Виленского, руководителя не только подавления мятежа, но и восстановления русского характера Западного края. Чтобы понять историческое значение деятельности Муравьева достаточно сравнить сегодняшнюю Украину и сегодняшнюю Белоруссию – твердую в православии, верную стратегическому союзу с Россией, говорящую по-русски.

Несколько раз пытавшиеся убить Муравьева мятежники, а за ними и русские нигилисты хотели прозвать Муравьева «Вешателем» – это чистая клевета. За всё время его правления казнено было 128 мятежников.

Убито мятежниками русских солдат и гражданских лиц более 3 тыс.

Основой политики Муравьева были не репрессии, а «возвышение русской народности и православной веры». Он сделал ставку на простого русского мужика в его споре с паном. А этого больше всего боялась петербургская бюрократия. Русские старообрядцы под Динабургом (Даугавпилсом) изловили графа Плятера, напавшего на русский военный конвой, схватили его и начали жечь имения мятежников. Только тогда в Петербурге, где 2 года перед этим не обращали внимания на мятеж, заверещали об «ужасном русском бунте».

Прибыв в Динабург, Муравьев Плятера расстрелял, а староверов наградил, и это стало примером для всех крестьян Западного края.

Главная война Муравьева велась не в Вильне, Гродно и Минске, а в Санкт-Петербурге – с теми, кто был уверен, что Западная Россия – это Польша. Муравьев доказывал, что это исконно русские земли, что они ополячены при попустительстве самого российского правительства. Что «великая польская цивилизаторская идея» на деле состоит в том, чтобы взять другой народ – русских – и превратить его в поляков второго сорта при помощи совращения в католичество и унию, насаждения латинского алфавита, обожествления польского пана.

Организаторы мятежа не брезговали даже тем, что отнимали у крестьян лучшие земли, якобы по распоряжению царя, а затем обещали их вернуть в награду за участие в мятеже.

Всему этому Муравьев противопоставил систему управления, которую «прогрессивные» журналы называли «жестокой русификацией», но которая просто восстанавливала русский народ в его правах – делала его гражданской опорой государства. Дома помещиков, на территории которых орудовали вешатели, разрушались.

Имения мятежников конфисковались и разделялись между русскими крестьянами, получившими свой суд, свое самоуправление и народные школы на русском языке. На собиравшиеся за участие в мятеже штрафы содержались православные священники. Реставрировались в православном духе старые храмы и строились новые. На свои средства Муравьев закупил 300 тыс. нательных крестов и раздал их крестьянам.

Началось изучение фольклора и культуры белорусской части русского народа. Вместо польских чиновников-саботажников привлекались молодые русские, горевшие одновременно патриотическим чувством и желанием защищать народ от угнетения.

«Русская революция» в Западном крае оказалась одновременно национальной и социальной.

Муравьев действовал, опираясь на русское общественное мнение. Рупором его политики был публицист Михаил Никифорович Катков, ведший за собой московское дворянство и интеллигенцию. А в Петербурге великий Тютчев язвил иронией либералов, прося у них прощения, что «русского честим мы «людоеда», мы, русские, Европы не спросясь».

Всего за несколько месяцев под водительством Муравьева Запад и капитулянты в самой России обнаружили сплоченное, патриотичное, проникнутое национальными началами общество. И вот уже канцлер Александр Михайлович Горчаков, в твердой уверенности в тыле, дал публичный отпор требовавшим раскола России державам. О европейской интервенции и расчленении России пришлось забыть.

А историческая результативность действий Муравьева была столь велика, что изменить русско-белорусскую идентичность не удалось даже за два десятилетия в независимой Польше Пилсудского.

Перед нами очень важный урок для сегодняшнего дня.

Во-первых, разрыв русского народа на части, всё это «никогда мы не будем братьями» – это скороспелый проект конструирования новой антирусской нации. Так же как и полонизация Западной Руси в середине XIX века, – это лечится грамотной и решительной национальной политикой на возрождение того русского культурного ядра, которое лежит в основе культуры даже тех, кто подвергся украинизации.

Никакой необратимости в уходе в антирусские «европейцы» нет.

Во-вторых, живой и сильной идее может противостоять не бюрократическое манипулирование и квазирациональный расчет, а только живая и действующая идея. Русофобии и европейничанию евромайдана может противостоять только идея русской православной цивилизации, верности родному языку, своему народу, общей исторической памяти и каноническому православию.

Достаточно посмотреть на крепость Славянск, на нечеловеческую эффективность закрепившихся там партизан, которых западные журналисты описывают как «русских православных фундаменталистов», чтобы понять как властна подлинная идея и насколько жалки по сравнению с нею пляски украинских националистов.

В-третьих, пример Муравьева и Каткова показывает, что рецепт несокрушимости России – в союзе национальной государственной бюрократии и национального гражданского общества. Там, где у государственных деятелей нет национальной составляющей, – настроения русского общества оказываются лишь еще одним из голосов критического концерта оппозиции.

И напротив, без поддержки (именно поддержки, а не медийной симуляции) национального общественного мнения, прессы, интеллигенции национальная бюрократия быстро падет в неравном бою с космополитической, имеющей своим тылом весь Запад. Бюрократию, опирающуюся не на национальное начало, а на «как бы чего не вышло», просто сомнут.

Деятельность Муравьева, старого, уже умиравшего человека, инвалида – тяжело раненного в Бородинском сражении, продолжалась всего два года (1863–1865). Ее плодами Россия пользуется уже полтора столетия. Целые сектора нашей стратегической обороны возникли благодаря его усилиям.

И тем обиднее, что народу его имя сейчас неизвестно, интеллигентный обыватель судит о нем по клевете Герцена и нигилистов, нет ни памятников, ни глав в учебниках – там, где должны быть, особенно для наших чиновников, целые уроки.

30 апреля 2014

За последние десятилетия наша интеллектуальная среда пережила волны реабилитации фашизма. Под фашизмом, уточню сразу, я имею в виду не конкретное политическое движение в Италии, созданное Муссолини, а весь спектр идейно близких ультраправых движений в Европе 1920-1940-х годов, выступавших единым фронтом в единой коалиции в годы Второй мировой войны.

Тут вместе и рядом и германский национал-социализм Гитлера, и фалангизм в Испании, и британский фашизм Мосли, и вишистский монархизм Морраса, и многие другие течения.

Консервативная мысль в России, начиная с 1990-х годов, проявляла к ним известный интерес – кого-то привлекал консервативно-революционный дух, кого-то – бескомпромиссный национализм, кого-то – радикальная эстетика, кого-то – противостояние как утомившему нас коммунизму, так и западным либеральным демократиям.