Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Михайлович Сергеев Страница 24

Именно в ходе религиозно-политической борьбы вокруг унии впервые в русской мысли национальное стало отделяться от конфессионального: в униатской литературе доказывалось, что «русин», принявший унию, не перестает быть «русином».

Брестская уния поставила точку в возможностях Литвы стать собирательницей русских земель. Впрочем, такой исход был во многом предопределен предшествующей цепью событий. Присоединить к себе русский Северо-Восток и Север ВКЛ смогло бы лишь после полного подчинения или разгрома Москвы. А со смертью Витовта и вследствие внутренних неурядиц активная наступательная литовская политика на Восток прекратилась, литовцы даже не оказали обещанную помощь Новгороду во время походов на него Ивана III в 1471, 1475 и 1478 гг. Окрепшая централистская Москва оказалась как военный организм куда эффективнее рыхлой федералистской Литвы. Последняя, отступая под московским натиском, была вынуждена пойти на объединение с Польшей, на которую Ватикан в конце XVI в. распространил свои контрреформационные практики борьбы за чистоту веры, что в следующем столетии дорого обойдется Речи Посполитой.

Трудно сказать, как бы сложилась русская история, осуществись литовская альтернатива. Слабость центральных правительственных органов в ВКЛ – серьезный аргумент в пользу того, что оно вполне бы могло распасться, и тогда внешняя безопасность и независимость русских земель, в него входивших, от разного рода евразийских братьев оказалась бы под вопросом. Москва, по крайней мере, и то и другое в целом сумела обеспечить. Кстати, нельзя не признать, что киевская модель «русской федерации» была неспособна ответить на монгольский вызов. Но, с другой стороны, из этого не следует, что только принцип Москвы мог гарантировать Руси могущество и единство. Невозможно доказать, что для успешной борьбы с уже изрядно одряхлевшей и раздробленной Ордой и ее наследниками было необходимо полное уничтожение элементов местной автономии, варварское перебрасывание тысяч людей с места на место и ничем не ограниченный властный произвол. Теоретически вполне можно себе представить единое Русское государство, более централистское, чем ВКЛ (и тем более чем КР), но и более правовое и федералистское, чем Московия. Однако на практике такой вариант не просматривается.

Впрочем, говоря об альтернативах Москве, необходимо указать и еще одну – московскую. Во всяком случае, можно совершенно определенно говорить о ее зародыше в 50-х гг. XVI в.

В малолетство Ивана IV самодержавная власть естественным образом ослабла, что по большому счету не сказалось на поступательном развитии страны, но отсутствие верховного арбитра дестабилизировало обстановку внутри господствующего слоя, который стали раздирать склоки боярских кланов. Кроме того, практика «кормлений» явно доказала свою неэффективность – наместники не только безбожно обирали своих подопечных, но и оказались не в состоянии справиться с разгулом преступности, что вызывало бурное возмущение низов. Необходима была какая-то новая политика, которая смогла бы гармонизировать отношения между сословиями и внутри правящего класса. Такой политикой и стали так называемые реформы Избранной рады, проводимые под негласным руководством выдающегося государственного деятеля Алексея Федоровича Адашева. Его поддерживал священник Благовещенского собора Сильвестр, под чьим духовным влиянием тогда находился молодой царь. Последний в то время и был скорее неким символическим верховным арбитром, необходимым для консолидации верхов, нежели реально определяющим политическую стратегию правителем.

Именно в этот период Боярская дума приобретает черты политического института. Ее состав резко расширяется: от 15 бояр и 3 окольничих в 1547 г. до 32 бояр и 9 окольничих к 1549/50 г., причем за счет боярских родов, ранее не допускавшихся во властные структуры. Но самое главное, в Судебнике 1550 г. появляется статья 98, «уникальная в русском законодательстве» (А. Г. Кузьмин). В соответствии с ней, «которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева доклада и со всех бояр приговору вершатца, и те дела в сем Судебнике приписывати». Перед нами очевидное юридически зафиксированное ограничение самодержавия: новые законы могли теперь быть приняты только с санкции Думы.

К управлению государством были привлечены и другие слои населения – духовенство, поместное дворянство и верхушка посада. С 1549 г. начали собираться с участием их представителей Земские соборы. Правда, законодательных функций последние не имели, а делегатов на них не избирали. Будучи по своим задачам вроде бы аналогичными сословно-представительным учреждениям Западной Европы (парламент в Англии, Генеральные штаты во Франции, кортесы в Испании и т. д.), соборы существенно от них отличались объемом своих полномочий: «Если мы сравним их даже с французскими Генеральными штатами, которые из западноевропейских учреждений имели наименьшую силу, то они покажутся нам крайне скудными и бесцветными. За исключением тех случаев, когда земля, по пресечении династии Рюрика, призывалась к выбору новых государей, на Земских соборах нет и помина о политических правах. Еще менее допускается их вмешательство в государственное управление, на что западные чины постоянно заявляли притязание. Характер Земских соборов остается чисто совещательным. Они созываются правительством, когда оно нуждается в совете по известному делу. Мы не видим на них ни инструкций, данных представителям от избирателей, ни того обширного изложения общественных нужд, ни той законодательной деятельности, которою отличаются даже французские Генеральные штаты. Мы не встречаем следов общих прений; часто нет даже никакого постановления, а подаются только отдельные мнения различных чинов по заданным правительством вопросам» (Б. Н. Чичерин). Тем не менее при определенных обстоятельствах соборы могли бы эволюционировать во что-то большее.

Наконец, в 1555–1556 гг. завершилась реформа местного самоуправления, намеченная еще в конце 1530-х. «Кормления» были по большей части отменены. Борьбой с преступностью, судом и сбором налогов стали теперь заниматься выборные местные люди. В тех уездах, где преобладало поместное землевладение, это были губные старосты и городовые приказчики, выбираемые «всей землей» из числа помещиков и вотчинников. В черносошных областях избирались земские старосты (головы) из крестьян.

Впрочем, черные волости обладали элементами самоуправления задолго до преобразований 1530—1550-х гг. Об этом свидетельствует Белозерская уставная грамота Ивана III (1488), узаконивавшая участие мирских выборных в суде: «А наместником нашим и их тиуном безстосков[о] и без добрых людей и не судити суд». Постановление об участии мирских выборных в суде наместника вошло в Судебник 1497 г. (ст. 38), став общепринятой нормой: «А бояром или детем боярским, за которыми кормления с судом с боярским, имут судити, а на суде у них были дворьскому и старосте, и лучшимь людем. А без дворского и без старосты и без лутчих людей суда не судити». Эта статья будет повторена уставными грамотами первой половины XVI в. и подтверждена и расширена в Судебнике 1550 г., добавлявшего, например: «А где дворсково нет и преж сего не бывал, ино бытии в суде у наместников и у их тиунов старосте и целовальников; а без старост и целовальников суда не судити» (ст. 62). По Судебнику, дворский староста и целовальники должны подписывать судные дела, хранить копии судебного приговора, скрепленные печатью наместника и подписью дьяка. Воспроизвел это положение позднее и Судебник 1589 г., где определялось решающее слово выборных людей в подтверждении истинности судебного решения: «А скажет целовальник и судные мужи, что суд не таком был, и руки, скажут, не их у писма, и по тому судному исцев иск взятии на судье, а в пене, что государь укажет» (ст. 123).