Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Михайлович Сергеев Страница 25

Проведение земской реформы лучше всего можно проследить на Севере, где черносошное землевладение сохранилось гораздо дольше, чем в Центре. В 1530—1540-х гг. на Двине наместники, видимо, вовсе отсутствовали, и управлялось Подвинье выборными – сотскими и головами, среди коих мы видим уже упоминавшегося в этой главе богача Василия Бачурина. Определенно можно сказать, что здесь инициатива реформы шла не только сверху, но и снизу. Теперь волостной мир должен был участвовать в выборе голов (старост), земских судей всех ступеней (волостных, становых, всеуездных). Компетенция земских учреждений была весьма широкой: наблюдать за промыслами, торговлей, вершить суд по всем делам. Высокое общественное положение выборных очевидно из шкалы бесчестья Судебника 1589 г.: земским судьям, судейским целовальникам, церковным и губным старостам устанавливалось по 5 руб. бесчестья, то есть в 5 раз выше, чем пашенному крестьянину, двухрублевое бесчестье полагалось сотскому.

Высшим органом волостного самоуправления был сход. Он не являлся собранием всех волощан, как правило, на нем присутствовало не более их половины, а чаще всего одна пятая или даже одна шестая. Главное место там занимали богатые крестьяне – члены их семей из года в год, из десятилетия в десятилетие всегда присутствовали на сходах. Как показал Н. Е. Носов, большинство «земских голов», избранных в результате реформы, чью генеалогию удалось проследить, принадлежали к хозяйственно-социальной элите волостных миров.

Одновременно с развитием местного самоуправления формировались и центральные правительственные органы – приказы (Посольский, Поместный, Разбойный и т. д.).

Все вышеперечисленное дает весомые основания для того, чтоб оценить реформы 1550-х гг. как реальную альтернативу принципу Москвы или хотя бы как его серьезную корректировку. Очень хорошо описывает суть альтернативы 1550-х Б. Н. Флоря: «Если до этого времени Русское государство было патримониальной (вотчинной) монархией, при которой государство рассматривалось как родовая собственность (вотчина) государя, а власть находилась в руках тех лиц, которым передавал ее государь, то в 50-е годы XVI века был сделан важный шаг на пути к созданию в России сословного общества и сословной монархии. В таком обществе сословия представляли собой большие общности людей, не просто отличавшиеся друг от друга родом занятий и социальным положением, но обладавшие своей внутренней организацией и своими органами самоуправления. В их руки постепенно переходила значительная часть функций органов государственной власти на местах. Такими сословиями монархия уже не могла управлять так, как она управляла многочисленными социальными группами, на которые делилось общество до образования сословий. Она уже не могла им диктовать, а должна была с ними договариваться (курсив мой. – С. С.)… В 50-х годах XVI века были заложены определенные предпосылки для развития России по этому пути».

Кстати, цитированный выше Д. Ливен, когда утверждал, что Россия была ближе других европейских стран к национальному государству, имел в виду именно эпоху 1550-х гг. Заметим, между прочим, что ограничение самодержавия в период Избранной рады нимало не подорвало боеспособность московского войска, напротив, это время его блестящих успехов – взятия Казани и Астрахани, удачных операций против Крыма, первых побед в Ливонской войне.

Поздний летописец с ностальгией вспоминал времена Алексея Адашева: «А когда он [Адашев] был во времяни, и в те поры Руская земля была в великой тишине и во благоденствии и в управе…» На опыте Избранной рады основывалась политическая концепция Курбского о том, что царь должен искать доброго совета «не токмо у советников, но и у всенародных человек».

Но альтернатива сорвалась. Сорвалась, в общем-то, из-за случайности, но очень важной – «случайности рождения» (Ключевский) самодержца. Психическая неуравновешенность Ивана IV отмечалась многими источниками и ретроспективно диагностировалась во второй половине XIX в. историком медицины Я. А. Чистовичем и известным психиатром П. И. Ковалевским. На некоторое время утихомиренная удачным первым браком и влиянием умных советников, она вырвалась в начале 60-х из-под какого-либо контроля и породила страшную катастрофу «бессмысленной и беспощадной» опричнины, проигранной Ливонской войны и сожженной крымчаками Москвы. Я не хочу сводить все особенности политики Ивана после 1560 г. к его психическому состоянию, понятно, что тут сказалось отмеченное выше противоречие между деспотической природой самодержавия и его аристократическим правительственным аппаратом, но то, какими методами это противоречие решал Грозный, обусловлено, конечно, его патологией. «Договариваться» он ни с кем не хотел, только беспрекословно «диктовать»! В жертву своему больному властолюбию он принес лучших полководцев (Горбатый, Воротынский), лучших управленцев (Адашев, Висковатый), лучших церковных иерархов (митрополит Филипп), тысячи русских людей, целый разгромленный город Новгород, где в 1570 г. было уничтожено более 90 % жилых дворов.

Кстати, широко распространенное мнение о том, что в годы опричнины было убито «всего лишь» около 4 тыс. человек, основано на некотором недоразумении. Эта цифра соответствует количеству убиенных, внесенных в Синодик Ивана Грозного. Но там указаны только смерти, задокументированные самими опричниками для отчетности перед царем. При уровне делопроизводства и статистики русского XVI в. точность таких подсчетов относительно тех простых, безвестных людей из низов, о коих в Синодике говорится «ты, Господи, сам веси имена их» (особенно при массовых погромах Твери и Новгорода), весьма сомнительна. А основные потери понесли именно они. С. Б. Веселовский подсчитал, что даже по Синодику соотношение жертв опричного террора следующее: «…на одного боярина или дворянина приходилось три-четыре рядовых служилых землевладельца, а на одного представителя класса привилегированных служилых землевладельцев приходился десяток лиц из низших слоев населения». Не говорю уже о погибших в результате самочинных действий опричников – их, естественно, никак документально не фиксировали. Так что правильно говорить: было убито не менее 4 тыс., а сколько на самом деле – мы никогда не узнаем, это, действительно, только одному Богу известно…

Опричнина в союзе с голодом, эпидемиями и постоянно растущим из-за нескончаемой войны налоговым бременем обезлюдила целые русские области. «…Бысть запустение велие Руской земли», – свидетельствует летописец. Например, в Новгородской земле население Деревской и Шелонской пятин в 1582/83 г. составляло только 9—10 % от количества людей, обитавших там в начале века. В самом Новгороде к 1581/82 г. жило всего 20 % населения доопричного времени. О том, как происходило это обезлюденье, рассказывает, например, перепись 1571 г. запустевших дворов черносошных крестьян Кирьяжского погоста Вотской пятины: «В деревни в Кюлакши лук [крестьянский участок, обложенный налогами] пуст Игнатка Лутьянова, – Игнатко запустил 78-го [то есть двор стал пустым в 7078/1570 г.] от опритчины, – опритчина живот [имущество] пограбели, а скотину засекли, а сам умер, дети безвестно збежали; хоромешек избенцо да клетишко… В тои ж деревне лук пуст Мелентека Игнатова, – Мелентеко запустил 78-го от опричины, – опричиныи живот пограбели, скотину засекли, сам безвесно збежал… В деревни в Пироли лук пуст Ивашка пришлого, – Ивашка опричные замучили, а скотину его присекли, а животы пограбили, а дети его збежали от царского тягла; запустил 78-го. В тои ж деревни лук пуст Матфика Пахомова, – Матфика опричные убели, а скотину присекли, живот пограбели, а дети его збежали безвесно; запустил 78-го. В тои ж деревни лук пуст Фетька Кирелова, – Фетька опричные замучили и двор сожгли и з скотиною и з животами; запустил 78-го; отроду не осталось… В деревни в Евгии пол лука пуста Василья Ондреянова, – Василья немце убили, и з детьми, а жена с голоду мертва; запустил 79-го. В тои ж деревни лук пуст без четверти Михалки Кузьмина Каякина, – Михалка умер, детей опричина замучила, и животы пограбили, жена безвесно збежала; запустил 79-го; а дворишка стоят…» и т. д.