Отрешённые люди - Вячеслав Софронов Страница 11

— Не убивайте, помилуйте, детки малые дома остались!

— Кто таков будешь? — грозно спросил его Кураев.

— Вахмистр казачий Чесноков, — ответил тот и рассмотрел стоящего перед ним офицера. — Ваше высокородие, заступитесь, меня туточки не убили едва, а за что и не ведаю.

В это время к двери на четвереньках подполз Яшка Ерофеич и попытался юркнуть мимо офицера на улицу. К нему подскочил караульный и огрел дубиной по спине. Яшка громко застонал и схватил Кураева за ноги, потянул на себя.

— Стой! — громко крикнул тот и пальнул в воздух из пистолета. — Взять его, — указал он ординарцам на караульного, размахивающего дубиной. Солдаты ловко подшибли того под ноги и мигом скрутили руки за спиной, поставили перед поручиком. — Кто хозяин? Рассказывай все, как есть.

— Я хозяин, — в страхе выпучив глаза, отозвался караульный, изрядно напуганный. — А чего тут рассказывать? Сам ничегошеньки не понял. Сперва эти зашли, — ткнул рукой в сторону вахмистра и скулившего на полу Яшки, — а потом Федька Захаров с дубиной заскочил и айда его крестить…

— Ясно, — остановил его поручик, — ты Федька?

— А кому еще быть, — сипло согласился караульный, — я и есть.

— Почему драку начал?

— Признал я аспида этого, — кивнул он на Яшку, — лихоимец он. Два года назад приехали мы с брательником моим на ярмарку в Ирбит, так он нас до нитки обобрал, обчистил, весь товар наш описал, и нас пустыми домой отправил. На всю жизнь его морду поганую запомнил и поклялся убить, коль встречу когда. Змеюка подколодная! — добавил он и попытался пнуть Яшку.

— Ты мне это дело брось, — погрозил ему пистолетом Кураев, — а ты чего скажешь? — обратился к Яшке.

— В гошпиталь мне надо, — простонал тот, держась рукой за спину, — не иначе как ребрышки все поломал. Как бы не помереть по дороге.

— Вот хорошо бы было, — хмыкнул караульный.

— Молчи, дурак, — перебил его Кураев, — на каторгу пойдешь, коль и в самом деле помрет.

— Из–за этого гада да на каторгу? — удивился тот. — Ему, значица, воровать можно, а мы молчи, как мыши в норе?

— Напраслину он на меня возводит, — прохныкал Яшка, — служба у меня такая, чтоб за порядком на ярмарке следить.

— А тут как оказался, — продолжал выспрашивать поручик.

— Так арестанта в Тобольск везли, а он убег от нас по дороге… — Тут он поднял глаза и увидел стоящего рядом с Кураевым Ивана Зубарева, и радостно заулыбался, потянулся рукой к нему. — Да вот он сам и будет, ваше благородие.

— Кто будет? — не сразу понял Кураев, оглянувшись на Ивана.

— Он, арестант наш, — Яшка даже про боль в спине забыл, — да вы вахмистра спросите, коль мне не верите. Ну, Серафимыч, этого арестанта велено нам было в острог свести?

— Его самого, — недружелюбно подтвердил вахмистр.

— Вот оно как получается… — покачал головой поручик, в упор глядя на Ивана. — Выходит, что ты главный разбойник и есть?

— Не подходи! — крикнул Иван, взводя курок, и наставил в грудь поручику пистолет. — Выстрелю! Как есть стрельну, — и попятился на крыльцо.

— И что с того? — криво усмехнулся тот. — Меня, допустим, убьешь, а потом как? Они тебя забьют до смерти, не сбежишь уже. Отдай лучше добром пистолет, — протянул к растерявшемуся Ивану спокойно руку. Тот чуть помедлил и со вздохом вернул пистолет Кураеву. — Так–то оно лучше, проходи в избу, видать и дальше нам вместе ехать придется. Судьба. От нее не убежишь.

— Это точно, — поддакнул Яшка радостно, но поручик так глянул на него, что он мигом осекся и замолчал.

К вечеру следующего дня тяжелый возок, более похожий на рыдван, поставленный на полозья, с трудом вполз по крутому взвозу в нагорную часть Тобольска. В нем сидел поручик Гаврила Кураев с двумя заряженными пистолетами на коленях, а напротив него — сумрачные Иван Зубарев и Яшка Ерофеич. Вахмистр Серафимыч ехал следом в санях вместе с ординарцами поручика. Возница знал дорогу и быстро лавировал между лепившимися один к другому большими и малыми домами, амбарами, покосившимися заборами и безошибочно правил на городской острог, у ворот которого и остановил тяжело поводивших боками коней.

Солдат, несший службу в караульной полосатой будке, подскочил к карете, выслушал распоряжение поручика, козырнул ему и юркнул в калитку тюремных ворот. Вскоре оттуда вышел заспанный молодой офицер и, после короткого разговора с поручиком, приказал Зубареву и Яшке следовать за ним. Яшка на ходу бросил насупленный взгляд на сидящего в санях вахмистра и, полуобернувшись, спросил Кураева:

— Его, выходит, отпускаете? Неправда ваша. Мы вместе с ним снаряжены были, а в каталажку мне одному идти?

— Не разговаривать, — оборвал его дежурный офицер и грубо подтолкнул в спину. Яшка икнул и смолк.

— За ним никаких вин не вижу, — спокойно ответил Гаврила Андреевич и встал на откидную подножку рыдвана, чуть задержался, бросив последний взгляд на Зубарева, и добавил, — а с вами, Бог даст, когда–нибудь свидимся при лучших обстоятельствах.

Яшку с Иваном провели по полутемным, сводчатым переходам, быстренько обыскали, занесли их имена и звания в толстенный шнурованный журнал, а затем бесцеремонно втолкнули в сумрачную камеру, закрыли скрипучую дверь едва не в пол–аршина толщиной, и снаружи глухо лязгнул металлический запор.

… Яшку выпустили на седьмой день по бумаге, доставленной из Тобольской таможенной конторы. Видно, помог Серафимыч, сообщивший об аресте ирбитского помощника пристава нужным людям. Зато Зубарев просидел более недели в холодной сырой камере вместе с какими–то бродягами. Те, казалось, были даже рады обретению приюта и крыши над головой и целыми днями спали или резались в самодельные карты. Иван же неимоверно страдал — не столько от заключения, как от унижения, которое испытывал.

Несколько раз к ним в камеру заходил кто–либо из дежурных офицеров, присматривающих за порядком. Иван каждый раз требовал, чтоб о нем сообщили губернатору или в губернское правление, или хотя бы передали весточку отцу о его заключении. Но в ответ обычно следовало короткое: "Не наше дело", и офицер, брезгливо морщась, уходил. Когда Иван понял, что одними уговорами ничего не добьешься, то сделал вид, что заболел, и несколько дней пролежал, не вставая, на грязном тюремном топчане, отказываясь от пищи. Это подействовало, и в один из дней утром в камеру, тяжело пыхтя и отдуваясь, заявился тюремный лекарь из немцев, которого все называли Карлом Ивановичем. Ивану приходилось несколько раз встречать его в городе, возможно, и тот узнал заключенного, потому что отнесся к нему с сочувствием, долго мял короткими пальцами живот, осмотрел горло, потрогал голову. Выбрав момент, когда сопровождающий лекаря офицер отвернулся, Иван шепнул:

— Христом Богом молю и всем, что вам на свете дорого, сообщите обо мне Михаилу Корнильеву. Скажите лишь — Иван Зубарев в крепости. Он в долгу не останется.