Золото Монтесумы - Икста Майя Мюррей Страница 12

— Суть его — разум, и только он.

— Нет, вы только что доказали, что в действительности у людей душа зверя!

Слова мавра поразили меня.

— Возможно, мы оба правы, но в стремлении выжить человек с такой легкостью теряет разум и отдается животному инстинкту, что эти два аспекта его сущности становятся неразличимы. — Я рассмеялся от восторга при этой мысли. — Ты заинтересовал меня, мальчик. Как твое имя?

— Опул из Тимбукту.

— Мы похожи с тобой, — сказал я ему, — ты не можешь этого не видеть.

— Нет, господин, вы — моя полная противоположность. — Он сделал левой рукой странный знак. — Я бедный алхимик, а вы — моя противоположность. Вы зверь, таких людей итальянцы называют Лупо, то есть Волк.

— Волк, — медленно проговорил, я, пораженный его умной и грамотной речью. — Ты слишком умен для того, чтобы умереть.

— Мальчишка колдун, — предостерег меня генерал. — Для вас это может быть опасным. Этот чародей призовет на помощь своих джиннов и проклянет вас при помощи африканской магии, господин Антонио. Нужно убить его, чтобы разрушить губительные чары.

Раб поклонился.

— Я сказал лишь то, что видел. Все боятся Волка, господин. Я тоже его боюсь.

— Он говорит правду, — ответил я. — Как говорил старик Платон, «истинное имя человека — его судьба, его предназначение». И этот юноша угадал, мое истинное имя. Сегодня я стал Волком.

— Господи, помилуй нас! — осеняя себя крестным знамением, прошептал, генерал.

Не испугавшись странных знаков и молитв мавра, я с удивлением обнаружил, что раб владеет несколькими языками, довольно прилично пишет, хотя клятвенно уверяет, что не знает секрета изготовления философского камня, равно как воспламеняющейся янтарной грязи. Тем не менее я решил во что бы то ни стало раскрыть эти тайны. Кроме того, этот дерзкий мальчишка казался ему крайне любопытным, потому что он был первым, кто узнал правду о нем.

Обратите внимание, кузен, на мою новую печать: я — Волк. И благодаря волшебному тайному огню мне представляется возможным достигнуть того, чего так долго я не мог добиться при всей своей образованности, анатомируя трупы крестьян и преступников.

Как видите, я веду мир к эпохе Разума. Но он должен быть устроен по моему разумению.

Вы понимаете? Я требую, чтобы немедленно прекратилась растрата денег. На эти средства будут построены школы по всей Земле! Если же вы ослушаетесь меня, то берегитесь!

— Этот текст не похож на ваш документ, — ответила я на напряженный взгляд Марко, когда прочла наводящее ужас описание возгорающейся «грязи янтарного цвета», напомнившее мне о нефти — воспламеняющемся оружии древних мавров, которым прославился Александр Великий, применивший его против индийцев: от жидкости она разгорается еще больше, а затухает от порошка. Однако эта мысль лишь промелькнула в моем сознании, меня не так занимало содержание письма, как его внешний вид. В свое время я занималась почерковедением, не только изучая каллиграфию, но прочитывая все материалы, начиная с трудов XVI века по оккультной графологии, а также учебники ФБР по криминалистической идентификации почерка. Поэтому, заметив, что дуктус, то есть наклон в написании букв, этого письма отличается от наклона в письме Марко, я сообщила ему об этом.

— Вы хотите сказать, что письма не похожи, — поспешил заметить Марко, щелкнув своими тонкими длинными пальцами. — Я имею в виду тональность письма и его литературный стиль.

Доктор Риккарди остановила на нем внимательный взгляд.

— Действительно, если ваше письмо написано Антонио после его возвращения с флотом Кортеса, то оно не должно быть похоже на это письмо: в среднем и пожилом возрасте характер Антонио смягчился из-за болезни, которую он называл «состоянием», кроме того, на нем сказалось благотворное влияние его жены…

— Софии, — одновременно сказали мы с Марко.

— Да. Но мне кажется, что Лола говорит о почерке.

Благородная дама уселась к нам спиной и стала перечитывать его еще раз, ворча себе под нос и хмыкая, словно выражая презрение к нашему многословию.

— Марко, — прошептала я, — достаньте конверт, я хочу еще раз взглянуть на письмо.

Он протянул мне тонкие, почти прозрачные, исписанные страницы.

Я сказала:

— Я только сейчас поняла, что письмо Марко написано на какой-то необычной бумаге. Насколько я помню, папиросной бумагой не часто пользовались в эпоху Ренессанса, не правда ли?

Доктор Риккарди покачала головой:

— Конечно! И было бы странно, если бы Антонио написал его на такой бумаге. Все Медичи писали на пергаменте, что подтверждают множество писем, видите? Кроме того, это не настоящая папиросная бумага, а скорее волокна конопли, которые так тщательно отскоблили, что ее фактура стала прозрачной. Она получила широкое распространение только в XVII столетии, и то лишь среди богатых куртизанок, считавших ее предметом роскоши, потому что она напоминала тончайшую ткань, из которой им шили нижнее белье.

— Но самая главная проблема — это почерк, — сказала я. — В письме, которое находилось у Марко, заглавные буквы и росчерки были более изощренными.

Доктор Риккарди кивнула:

— На мой взгляд, разница бросается в глаза.

— Лола! Не спешите с выводами, не торопитесь, — прошептал мне мой похититель.

Для наглядности я положила рядом с письмом Антонио, адресованным папе, послание, приобретенное Марко у Сото-Релады, которое еще раз и цитирую:

«1 июня 1554 года

Венеция

Мой дорогой племянник Козимо, герцог Флорентийский. Я пишу это послание в ответ на просьбу о денежной помощи для осуществления овладевшей тобой совершенно вздорной затеи — сражения против Сиены. Твое стремление к бряцанию оружием весьма меня огорчило, поскольку я считаю эту войну противоречащей здравому смыслу, о чем не раз говорил. Мы могли бы обсудить это, если бы ты удостоил меня аудиенции. Когда я виделся с тобой в последний раз? Тогда, когда был изгнан из Флоренции вместе с женой Софией. Кажется, это было в двадцатых годах, вскоре после возвращения из Америки. Всего несколько месяцев мы наслаждались роскошью фамильного дворца. Я часто вспоминаю великолепную трапезную, полную таинственности и чарующей красоты: сверкающие позолотой фризы с фигурами дев, тайные ходы, фреску «Похищение Прозерпины» — все те изящные предметы искусства, которые я выписывал из-за границы, и бережно хранил. Особенно мне вспоминается одна милая вещица, а именно карта Италии в замечательном исполнении Понтормо.

Я являлся, по сути, пленником, мне позволялось лишь после ужина уединиться в лаборатории и заниматься там поиском лекарства от моего недуга, так мучившего меня».