Каллиграф - Эдвард Докс Страница 21

6. Приманка Приди ко мне и будь моею, И все нам станет веселее: Песок янтарный над ручьем И леска тонкая с крючком. [36]

Я проснулся и погрузился в кислую суету лондонского воскресенья: машины, автобусы, собачий лай, гул самолетов, голоса пешеходов, обрывки музыки из чьих-то стереосистем, ругань, сирены спецтранспорта, грохот строительных лесов, гудки с Паддингтонского вокзала… Но дыхание Аннет было размеренным, как морские волны в штиль, и я попытался выровнять свой пульс в такт этому спокойному ритму.

Конечно, я еще ничего не знал о том, что готовит мне наступивший день, И, как ни стыдно признаваться в этом, хотя угроза появления Люси все еще существовала, я чувствовал себя совершенно счастливым, вернувшись к старому распорядку жизни. Каким дураком я был!

И хотя я чувствовал себя уверенно (у меня были круассаны), я решил не приносить завтрак в постель, потому что мне показалось, что это не вполне в духе Аннет. Вместо этого я дождался, пока она проснется, потом встал и предложил ей чашку чая. Голосом, который был одновременно деловым и смущенным, она заявила: да, она бы с удовольствием выпила чашку чая – с молоком и ложечкой сахара, – но только она любит крепкий чай, пожалуйста, оставь пакетик подольше. Я вышел, предоставив ей возможность одеться в одиночестве, и направился на кухню. Я подумал, что ей нужно время и пространство.

Приготовление чая не такое быстрое дело, как может показаться на первый взгляд. (Au sujet de [37]: Я должен упомянуть, что мои странствия по прекрасному чайному миру года два или три назад подошли к концу, когда я наконец познал королевское величие Дарджилинга. В юности я трудился на горных террасах Ассама – вероятно, сбитый с толку определенным брутальным шармом – пока годам к двадцати пяти не осознал, что меня манит более мягкий аромат проходящего мимо «русского каравана», который и по сей день остается моим любимым сортом чая. В конце концов, после долгих скитаний по Китаю и Цейлону, я поступил в пожизненное услужение к истинной Королеве. Конечно, в империи моей Госпожи Дарджилинг есть множество владений, и мне понадобилось несколько месяцев, чтобы произвести осторожные эксперименты и выяснить, какое из них может стать моим истинным пристанищем. В конце концов я остановился на Джунгпане, самом прекрасном чайном саде в мире, и с тех пор я служил лишь верхним листочкам этого волшебного куста – уникальному произведению искусства, с которым познакомился благодаря компании «Ти флауэри» на улице Нойгассе в Гейдельберге.) Нет, нет и нет – приготовление чая никоим образом нельзя назвать делом быстрым или примитивным. Как часто бывает в жизни, это заблуждение свойственно большинству людей. Например, Аннет уже три года жила в Лондоне и все еще была знакома по большей части с грязной пылью, которой набиты так называемые чайные пакетики – с этой безымянной смесью крупинок, песка и древесных опилок неизвестного происхождения, столь любимой скаредными британцами, – вероятно, она даже не предполагала, что в ее чае будет хоть малейший след от присутствия чайного листа. Следовательно, мне предстояло скрыть, как на самом деле обстоят дела, и отказаться от моего обычного метода заварки, а злосчастную «Джунгпану» перелить из моего драгоценного чайника в чашку, в которую я добавлю (со слезами на глазах) заказанные ей молоко и сахар. Таким образом, я надеялся, что она не заметит ничего подозрительного и мне удастся сохранить безмятежное утреннее настроение. Я зашел так далеко, что даже добавил чуть-чуть молока в свою чашку.

Мои усилия сделать все как можно более простым и естественным, должно быть, привели к ожидаемому результату, потому что после раздельного омовения мы спокойно и с удовольствием позавтракали, при этом она называла меня мистер Джексон, а я ее – мисс Крачек. Так прошел примерно час или около того, но потом она засобиралась; она сказала, что должна с кем-то встретиться (полагаю, со своим приятелем) и пообедать. Мы по-дружески поцеловались на лестничной клетке, и ока ушла.

Это было такое утро, когда свет непрерывно меняется – словно кто-то на небесах проверяет, как работают выключатели. Совершенно бесполезное утро для каллиграфа. В особенности такого, который просто валится с ног. Так что я вернулся в постель.

Не раньше двух часов дня, после долгих и тщательных процедур в ванной и на кухне, я прошел в прихожую, закусывая попавшейся под руку грушей, и только тогда вдруг понял, что все это время телефон не звонил.

На пару секунд я замер, тупо глядя на аппарат. Упиваясь свиданием и последующим отдыхом, я совершенно забыл о Люси. Неужели я избавился от проблем?

Медленно и осторожно я приблизился к маленькому столику.

Сначала я удостоверился, что трубка правильно лежит на рычаге. (Все в порядке.)

Затем я взял трубку, чтобы проверить, есть ли сигнал на линии. (Все в порядке.)

Наконец, я набрал какой-то номер, чтобы проверить, работает ли сам телефон. (Все в порядке.)

Аллилуйя!

И слава Богу!

Признаюсь: я подумал, что освободился.

Меня ожидало городское лето: солнечные очки, загар, сексуальность. Обнаженные руки, не прикрытые рукавами. Ноги без длинных штанин. Прекрасная жизнь. Во всяком случае, я на это надеялся.

Но у старухи-судьбы были другие планы. В тот самый день события приняли неожиданный оборот. Рваная рана, нанесенная Люси и углубленная стараниями Сесиль. теперь начала расширяться в совершенно неожиданном направлении. В тот самый день все резко изменилось, стало туманным и загадочным, запутанным и невозможным для объяснения, настолько невероятным, что едва ли можно было в это поверить. В тот самый день я потерпел поражение.

К трем часам установилось стабильное освещение, стало довольно жарко – это был первый по-настоящему теплый день в этом году. Лето и зима стали новыми мировыми сверхдержавами, оттеснив весну и осень на политическую периферию и доведя их до жалкого положения карликовых государств. Я вошел в студию и вскоре с головой погрузился в работу. Окно было немного приоткрыто, до меня долетал легкий ветерок. Я помню, что начал предварительный набросок стихотворения «Воздух и ангелы». В это время мне казалось, что я почти абсолютно счастлив. Я даже не обратил внимания на раннюю осу, жужжавшую вокруг, вероятно влетевшую в комнату из сада.

Я не уверен, в какой момент я принял решение заменить бумагу для эскизов на настоящий пергамент и начать вступительные строки, но это произошло не позже половины пятого, скорее даже ближе к четырем.

Профессиональных каллиграфов можно подразделить на несколько различных этических, художественных и финансовых направлений в зависимости от материала, с которым они предпочитают работать. Но, насколько я понимаю, для случаев, подобных тому, с которым столкнулся я, не может существовать никакой альтернативы пергаменту. И дело не только в радости, которую испытываешь, когда пишешь на нем, это еще и самый надежный способ создать ощущение аутентичности. Строго говоря, Фламель пользовался пергаментом из телячьей кожи, но помимо невероятной дороговизны (надо сказать, пергамент никогда не был дешевым материалом), он, как оказалось, идеологически неприемлем для среднего американского медиамагната, стремящегося произвести впечатление на даму, приверженную диете из воды-и-увядших-листьев-шпината. И хотя пергамент, лежавший передо мной, был сделан из овечьей кожи, этот материал явился решением проблемы; вероятно, слово само по себе обладает такой духовной силой, что рассеивает все сомнения и снимает вину с тех, кто причастен к появлению пергамента и текста на нем. А возможно, просто Гас Уэсли, как большинство других людей, не задавался вопросом, из чего именно сделан современный пергамент. К сожалению, современная промышленная обработка материала делает листы пергамента слишком жесткими, сухими или, наоборот, маслянистыми; и пергамент требует дополнительной, индивидуальной обработки, которая позволяет довести его до нужного состояния, устранив последствия чрезмерных химических воздействий. (Шкуры промывают в емкостях с известью и водой, скребут и растягивают; отбеливают, а потом снова скребут и сушат в растянутом виде. И избежать этих процедур невозможно, хотите вы этого или нет.) Если, как это чаще всего и бывает, шкура оказалась слишком жирной, усердный каллиграф должен сперва протереть ее порошком пемзы по всей поверхности, работая тыльной стороной ладони, затем использовать портняжный мел, а потом промокательную бумагу, чтобы «поднять ворс». А после всех этих процедур, когда каллиграф наконец положит лист на чертежную доску, он должен последним, любовным усилием приложить к поверхности пергамента шелк, чтобы убедиться, что материал избавлен от всех случайных вкраплений и пылинок и готов принять чернила.