Каллиграф - Эдвард Докс Страница 26

– Не беспокойся. Я положу его рядом, на полку, чтобы он не затерялся. – Она взяла листок и посмотрела на то, что я написал. – Как идет твоя большая работа?

– Никак.

– Из-за этой la bella donna [42]?

– Я могу видеть ее со своего рабочего места. Она приходит в мой сад – более или менее обнаженная.

– О… тогда ты должен выбрать другое место для работы. Перенеси стол в соседнюю комнату.

Я вздохнул:

– Это означает, что придется перетаскивать все, что находится у меня в студии, Карла: и доску, и чернила, и перья, и…

– Чем красивее женщина, тем больше неприятностей она приносит, Джаспер. Всегда так. Это жизнь. Бог желает, чтобы красота была связана с проблемами.

Когда я вернулся к рабочей доске, все надежды на размеренную плодотворную работу были потеряны. Но я был намерен выдержать жесткое напряжение. Чтобы выжить, я спланировал новый режим дня. Я уповал на то, что небо останется серым, но – как только появится солнце – я переключусь на наблюдение за своей Венерой. После каждого написанного слова я буду отрываться от работы и становиться коленями на табурет, выглядывать из окна и тщательно осматривать весь сад. Затем, к концу строки, я позволю себе более подробную рекогносцировку: я либо пойду в гостиную, чтобы изменить угол обзора и сканировать квадрат за квадратом, наваливаясь на карниз (якобы для того, чтобы подстричь своевольно разросшуюся мяту, сплетавшуюся с базиликом или тянущуюся к запущенному эстрагону); либо опушу жалюзи в студии, встану на табурет (лучший обзор открывался, если выпрямиться во весь рост) и буду смотреть в щелочку. А однажды, возможно, мне удастся заметить, как она выходит из сада или идет мимо по улице, направляясь к дому, и тогда я смогу убедиться, что она живет в доме напротив.

Чтобы дать вам представление о том, как действовал мой метод, придется сказать, что исполнение второй и третьей строк стихотворения «Диета любви», которое следовало за «Воздухом и Ангелами», проходило примерно так: О (взгляд из окна), как (взгляд) громоздко (взгляд) неуклюжа (взгляд) моя любовь (взгляд – ну, что же, иногда я могу написать два слова подряд; перо в сторону, проход в гостиную, ложусь на карниз, и смотрю, смотрю, смотрю). Назад в студию. Теперь (взгляд из окна) мне (взгляд) предстоит (более длительная проверка, поскольку строка кончилась). И так далее.

В действительности это оказалось не так трудно, как я предполагал. С одной стороны, я быстро вошел в ритм стиха в соответствии с пунктуацией – пауза в одну шестнадцатую долю приходилась на запятую, одна восьмая – на точку с запятой, четверть соответствовала точке. С другой стороны, поначалу сомневаясь в возможности при таком режиме закончить хотя бы одну строку, я с удивлением обнаружил, что стал писать чуть быстрее, чем обычно. Что, само по себе, было весьма неплохо.

Отчасти это связано с характером самого стихотворения «Диета любви». Для сочинения, которое было вдохновлено не слишком удачным каламбуром, [44] оно было необычайно выразительным. Обратите внимание на оборот «громоздко неуклюжа» – эти слова сами по себе неповоротливы и нескладны. Какой другой поэт осмелился бы начать любовное стихотворение столь путающими и тяжеловесными образами? И все же посмотрите, как Донн контролирует и уравновешивает их, даже когда позволяет им вздыматься и выпирать: он начинает первую строку прекрасным пятистопным ямбом, позволяет второй строке приобрести лишний слог, а затем снова туго затягивает метрический пояс, затягивая талию и любви, и самому стихотворению («ей сделать талию поуже») и поддерживая равновесие стиха. И этот сложнейший ритм умело управляется, пока не завершается самым важным для нас словом, обладающим наибольшим весом – «благоразумьем».

Благоразумие – вот что любовь переносит хуже всего.

В пятницу она не появилась, и было все еще пасмурно, когда утром в субботу, как я и просил, пришел Уильям. В качестве разведчика он превзошел все ожидания. У нас состоялось короткое «обсуждение операции за завтраком», состоявшееся в том самом кафе «Данило». Уильям сообщил мне «ключевые сведения», собранные в ходе расследования. В тот период Уильям проводил массу времени в общении с очень умными и талантливыми людьми, находящимися в авангарде делового мира, и его манера изложения была особенно изощренной и элегантной.

Выяснилось, что толстая винная бочка, страдающая одышкой, то есть местный агент по недвижимости – он базировался по соседству со мной на Бристоль Гарденс (опаснейший субъект, из тех, что все время твердит: «Мы проворачиваем множество отличных сделок, Люси») – только что продал две квартиры с прямым выходом в общественный сад. Одна из них находилась наискосок от меня, и именно ее он настойчиво предлагал Люси, – Бломфилд-роуд, 61, – а вторая располагалась чуть дальше – по адресу Клифтон-виллас.

Уильям выяснил все это довольно быстро, сделав вид, что сам ищет квартиру с выходом в этот самый сад, однако он счел, что было бы невежливо вести дальнейшие расспросы о том, сексуально ли выглядели покупатели. Исходя из полученной информации, он совершил короткий марш-бросок по указанным адресам. Он решил позвонить по домофону в квартиру номер пять с просьбой «открыть дверь в парадную, чтобы он мог оставить пакет для жильца квартиры два, где сейчас никого нет».

Сначала он провернул эту акцию на Клифтон-виллас. Обитатели квартиры на первом этаже – молодая семья – вышли к нему навстречу, когда он только шагнул в парадную. Но на Бломфилд-роуд успех был достигнут. Вокруг никого не было. А на полу лежала почта. Обитатель первого этажа был легко идентифицирован по именам на корреспонденции: мисс М. И. Бельмонт, мисс Мадлен Бельмонт, просто мисс Бельмонт и, наконец, самое интересное – miss M. Belmonté.

После «завтрака» я попытался уговорить Уильяма, чтобы он вместе со мной заглянул в сад, но он наотрез отказался, утверждая, что уже оказал мне необходимую помощь, а теперь ему нужно отправляться в Гудвуд, чтобы проверить ходовые качества недавно приобретенного старинного «мазерати».

Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что где-то в это время они с Натали начали играть в зверя с двумя спинами. Конечно, я заметил определенные перемены: Уилл стал более собранным и деловитым, он чувствовал себя чем-то обязанным Натали – явный признак того, что одними разговорами дело уже не ограничивается. По правде говоря, как бы мужчины ни старались, они не могут избавиться от ощущения, что секс представляет собой явный акт милосердия, дар со стороны женщины, за который они обязаны расплачиваться. Я уверяю вас, существует какая-то глубинная антропологическая причина этого явления, поскольку после революционных изменений в общественном сознании шестидесятых и семидесятых годов, когда прежние модели поведения предавались забвению, дамы, как я заметил, захотели потихоньку вернуть ситуацию к традиционному стереотипу поведения – причем с явным энтузиазмом.