Державы верные сыны - Владимир Бутенко Страница 3

– Нам не привыкать – биться, – встряхнувшись, сурово заметил Матвей Платов. – Со штыками и саблями янычар мы в Крыму многажды скрещивались. Постоим и за Дон, и за матушку Екатерину!

– По всей диспозиции, следует ожидать от крымчаков скорого нападения, – сумрачно заключил Бухвостов. – К баталиям мы готовы. Да было бы для единорогов наших пороху вдосталь! Потребно также усилить ночные дозоры и кордоны, дабы неприятель не застиг врасплох.

– Из Черкасска отправлен обоз с порохом и прочим интендантским имуществом, – ответил Стремоухов. – Во внимание беря коварство татар и неверных мурз, решил я направить к Черкасскому тракту прикрытие армейское. К тому же, намерен я понудить предводителя едисанцев и буджаков Джан-Мамбета-бея, со всем кочевьем расторопно начать передвижение.

– Должен уведомить вас, господа, что закубанские ногайцы враждебно настроены к России, – громко произнес Ларионов, посмотрев на приятеля, Матвея Платова. – Вряд ли они вступят в бой на нашей стороне с единоверцами-магометанами. Одначе наши донцы дисциплину соблюдают, их никак не трогают. Но буде заметят откровенное вероломство, – ручательства дать не берусь…

Совет затянулся до утра. Стремоухов, назначенный приставом возводимого укрепления в устье Еи, отбыл первым. За ним последовал Бухвостов. Донцы задержались у Лешкевича, исполнявшего обязанности командира Ахтырского гусарского полка. По-свойски выпили из старых запасов цимлянского и перебросились в картишки. Живее остальных выглядел Платов, он лукаво щурился на компаньонов, с размаха метал карты.

Следующей ночью полк Ларионова был атакован неприятелем. Казаки храбро и без паники приняли бой, отразили ружейными залпами черкесов и пустились за ними вдогон.

Участившиеся нападения встревожили не только генерал-аншефа Долгорукова, но и полномочного в русско-крымских негоциациях [7]генерал-поручика Евдокима Алексеевича Щербинина. В начале года, когда воины Девлет-Гирея разбили конницу ногайского сераскира Казы-Гирея и находившийся с ним отряд пристава Павлова, пришлось с разрешения главного царедворца Панина взять из канцелярии слободской губернии 35 тысяч рублей. Шагин-Гирей, брат законного крымского хана Сагиб-Гирея, был без промедления направлен к пришедшим в смятение ногайским ордам, чтобы подкупом снова благорасположить их к русскому престолу. Тогда, к счастью, удалось склонить на свою сторону, основательно подкалымить колеблющихся беев и мурз…

Безусловно, Шагин-Гирей (самовольно он сложил с себя обязанности законного крымского калги, желая стать ханом) был ключевой фигурой в стратегических планах российских политиков. Недаром более года пребывал тот с крымской делегацией в Петербурге, где сумел вызвать к себе уважение. Во-первых, добился того, чтобы ежедневно выделяли ему по сто рублей для проживания в богатых, специально отведенных апартаментах. Во-вторых, явил было норов, требуя, чтобы не он первый ехал в царский дворец, а сам Панин пожаловал к нему и мурзам, находившимся в российской столице. Когда упрямцу разъяснили, что существует дипломатический этикет, крымский посланец заявил, что на аудиенции в Госсовете не снимет головной убор, как того требует магометанство. Условие было жестким, и императрица, избегая конфликта, подарила Шагину шапку, усыпанную драгоценными камнями, в честь освобождения крымских народов. Вдобавок пожаловала татар тем самым церемониалом, который был установлен для послов Порты и Персии, и позволял везде появляться с покрытыми головами.

Баловала императрица красивого, довольно образованного татарина, знавшего европейские языки. Тотчас по приезде в Петербург был осчастливлен он, помимо щедрых подарков, – богатого серебряного сервиза, шубы, модного платья, – пятью тысячами рублями на расходы. Шагин растратил их моментально, и Панину пришлось опять ссужать калгу изрядненькой суммой – десятью тысячами рублей.

Жил крымский гость на широку ногу, бывая повсюду, куда приглашали, – на светских балах, на куртагах, на военных парадах и приемах. Перстень и табакерку, пожалованную Екатериной по случаю приема в Царском Селе, Шагин-Гирей заложил купцу Лазареву. И Панину вновь пришлось раскошелиться, за государственный счет выкупить подарки императрицы!

Откровенно вызывающее поведение Шагин-Гирея раздражало не только Панина, но и других членов Государственного совета. Крымчаку стали намекать, что пора и восвояси. Но он не спешил, дожидался, пока послы ногайских орд получат Высочайшие грамоты и отбудут на юг. И еще почти год жил в Петербурге европейцем, не жалея российской казны.

Щедрость императрицы и теплый прием сановной знати в значительной мере изменили Шагин-Гирея. В свои двадцать пять лет он выделялся широтой знаний, характером, дальновидностью. В подлинниках мог читать греческих и римских философов. Покидая имперскую столицу, калга вез не только письма князю Долгорукову и генерал-поручику Щербинину, но и Высочайший рескрипт хану, брату своему Сагибу.

Однако в Бахчисарае за время его отсутствия многое изменилось. И по вступлении в должность паши, во время Дивана, высшего совета ханства, его слова в пользу России, его укоры единоземцам за коварство и нарушение клятвы, данной российской императрице, были встречены ропотом и неодобрительными возгласами, что «действиями России, отнимающей земли и обращающейся лживо, крымчаки теперь обмануты и огорчены». «Ничего подобного Россия не делает! – ожесточился Шагин. – Да если бы Россия захотела мстить за вероломство, то ничего ей не стоит обратить Крым в пустыню. И это может случиться, если вы будете продолжать вести себя вероломно. Выдайте мне возмутителей мира и спокойствия; если намерены ожидать дальнейшей милости от России».

И тот же самый состав Дивана, который два месяца назад одобрил Карасунский договор, враждебно безмолвствовал. «Полномочия, возложенные на меня при отъезде в Россию, обязывают вас повиноваться!» – потребовал Шагин-Гирей. Ему ответили без обиняков: «Мы не удерживаем вас, у нас есть государь, которому мы и повинуемся».

Спустя несколько месяцев он был вынужден отказаться от полномочий второго человека в Крымском ханстве, покинуть его и перебрался в Перекоп, к главнокомандующему 2-й русской армией Долгорукову.

Шатание ногайцев, смущаемых крымчаками, побудило тогда Щербинина направить в Петербург предложение назначить Шагин-Гирея кубанским сераскиром, поскольку среди орд ногайских тот пользуется уважением. Но последовал Высочайший ответ: в сераскиры провести Казы-Гирея, и лишь в случае неудачи оного замысла – Шагина. Теперь он находился среди едисанцев и буджаков, убеждал их верховодов не поддаваться на провокации ставленников Порты. Но слова его обретали силу только вкупе со щедрыми, корыстными подарками «российской королевы Екатерины»…

Этой холодной ночью, на исходе февраля, императрица, крайне вздернутая и одинокая, ни на миг не сомкнула глаз. Она была заранее уверена, что Гришенька Потемкин поздним вечером, как обещал, пожалует к ней для откровенного уединенного разговора.

Не пришел. А ведь больше десяти лет поди был у нее на примете, – вначале придворным балагуром, затем камергером. Веселил, говорил разными голосами, пародируя царедворцев, пока однажды не обрушился на нее с обличительной критикой за проводимую политику просвещенного абсолютизма. Лишенный благорасположения, по гордости он вскоре ринулся в пекло русско-османской войны. Правда, в те дни сердце ее дрогнуло, и камергера Потемкина она сразу произвела в генерал-майоры. А после радовалась искренне его армейским успехам. За неполные пять лет пребывания в действующей армии Потемкин дослужился до звания генерал-поручика, снискав среди военачальников уважение и неоспоримый авторитет.