Ворон. Волки Одина - Джайлс Кристиан Страница 32

– Иду, – отозвался я и зашагал к болоту.

* * *

Было холодно. Мы шли так, чтобы бледное размытое солнце было справа – путь наш лежал на север. К середине дня оно опустилось и скрылось где-то в тусклом мареве небес, молчаливо простиравшихся над пустынным, продуваемым ветрами болотом. Несколько раз в другую сторону пролетали дикие гуси, хлопая крыльями, а значит, если мы и отклонились, то ненамного. Часто нам попадались еще не успевшие заполниться водой следы, и среди них крупные волчьи – Асгот и Кинетрит недавно шли здесь. Вот только следов было слишком много. Первым этот тревожный знак заметил Флоки.

– Годи, девушка, волк и еще четверо или пятеро мужчин, – сказал он, раздвигая вонючие заросли сгнившего тростника и находя следы с такой же легкостью, с какой умелый рыбарь забрасывает невод.

– Надо поторопиться! – воскликнул Эгфрит.

Он сразу все понял и, будучи налегке, почти побежал вперед. Мы последовали за ним, бренча щитами. Хорошо еще, что я не надел кольчугу. Нас Эгфрит не ждал, однако отставать было нельзя – я слишком хорошо знал, что сделает Асгот, если монах вздумает ему помешать, так что я тоже побежал по вязкой трясине, которая засасывала ноги и отнимала силы.

– Поневоле согреешься, – бросил я Флоки.

Мы бежали по воде, сшибая щитами упругие стебли тростника. По болоту расхаживали цапли, время от времени опуская черные клювы в воду. Там, где только что прошел Эгфрит, дорогу перебежала куница. Зверек глянул на меня и юркнул обратно в заросли. Вскоре тростниковая топь сменилась заболоченной опушкой с низкой цепкой травой, где квикали и похохатывали кулики, рыхля землю тонкими, изогнутыми, как мечи синелицых, клювами в поисках червяков. Неожиданно воздух наполнили хриплые птичьи крики – это огромная стая чаек пронеслась с запада к морю.

– Мы с ними разминемся! – встревоженно прокричал Эгфрит.

Туман сгущался над равниной, которая напоминала водную гладь.

– Почти пришли, – крикнул я в ответ, узнав заросли красного поташника – накануне Эгфрит сказал, что франки называют его «цветы Святого Петра», и я еще подумал, что название подходящее: у Одина могучие ясень и дуб, а у христианского святого – жалкий куст.

Небо на западе чуть посветлело к тому времени, как мы подошли к старому броду. По берегу расхаживали ржанки и бекасы, по озеру плыли черношейные поганки; ветер раздувал их перья, словно паруса.

– Может, в обход пошли? – с надеждой произнес Эгфрит, всматриваясь то в один, то в другой берег. – Еще можно пойти им наперерез.

– Может, и пошли. Но вряд ли, – сказал я, смахивая со штанов жирного паука.

Плащ намок и отяжелел; лучше бы я оставил его в лагере, даже несмотря на холод.

– А если плыть, так волк не поплыл бы.

– Этот волк все может, – скривился Эгфрит. – Асгот наверняка его заколдовал.

«Как и Кинетрит», – подумал я, укрепляясь на первом прогнившем бревне и делая шаг в ледяную воду. Замерзшие, мы выбрались на берег, прошли по лугу среди колыхающихся трав и по низкому склону поднялись к яблоневым деревьям, почки на которых спрятались от холода в крошечные, будто покрытые мехом коконы.

Мы не сразу поняли, что они там, среди спящих деревьев. Идущий впереди Эгфрит вдруг упал на колени, и на мгновение я подумал, что монах просто оступился, но затем он простонал, заламывая руки:

– Боже мой! Боже мой! Что они наделали!

Я вгляделся в прогал между кривыми раскидистыми ветвями и увидел, что с деревьев впереди свисают какие-то темные фигуры.

– Дочерей Господних умертвили, – всхлипывал Эгфрит, закрыв лицо руками.

Внутри меня шевельнулся ужас. Я положил руку на плечо монаха, не столько для того, чтобы его успокоить, сколько для того, чтобы самому не упасть. В петлях висели Христовы невесты. Лица их посинели, а вывалившиеся глаза с укором оглядывали всех присутствующих по очереди – трупы покачивались и крутились на ветру. Их было семеро. Босыми ногами они задевали мокрую от мочи траву, над которой поднимался парок.

Я вспомнил, как нашел Эльстана. Жертва кровожадного годи, он тоже висел на дереве с кишками, обмотанными вокруг ствола. В этот раз на итог расправы смотрели датчане. Они повернулись к нам, и в их глазах я увидел благоговейный ужас от содеянного. Закончивший свой обряд Асгот говорил что-то одному из них. Я оставил Эгфрита и шагнул в рощу смерти.

– Ворон, эти франкские суки пытались нас околдовать своими Христовыми заклинаниями, – произнес датчанин по имени Арнгрим, оторопело тряся головой.

Я ничего ему не ответил – смотрел на Кинетрит. Она стояла возле деревьев, на расстоянии вытянутой руки от монахинь, и не обратила на меня никакого внимания, когда я подошел к ней и встал рядом.

– Осторожно, – сказал Асгот датчанам, – в прошлый раз после такого же обряда Ворон обратился в берсерка [26]и убил нашего воина по имени Эйнар, но Сигурд его простил.

Датчане выжидающе смотрели на меня, я же не отрывал взгляда от Кинетрит.

– За что, Кинетрит?

Позади нее что-то хрустнуло. Это Сколл грыз свежую кость. Меня передернуло – возможно, она совсем недавно кому-то принадлежала.

– Что они тебе сделали? – Я коснулся ее руки.

Кинетрит вздрогнула и отшатнулась, словно мое прикосновение ее обожгло.

– Ворон. – Она посмотрела на меня, и на какой-то короткий момент мне показалось, что я вижу в зеленых глазах прежнюю Кинетрит, однако появившаяся было в них искра тут же погасла и взгляд снова похолодел.

– Теперь они никому не причинят вреда, – усмехнулась она.

– А тебе разве причинили? – спросил я.

– Не эти, – ответила она, глядя на бескровное лицо юной, не старше, чем она сама, девушки с ужасным образом вытянувшейся шеей.

– Послушай, Ворон, – прошипел Асгот, выпуская облачка пара в холодный воздух. – Он здесь. Он пришел сюда. – Глаза старого годи заблестели, как бывало, если в воздухе витала смерть.

Он говорил о Всеотце. И хотя в ночной тишине слышно было только, как поскрипывают веревки и прогнувшиеся ветки, дышат воины и грызет кость волк, я чувствовал, что совершенное в роще приношение принято.

– Надо заодно повесить и монаха, – предложил датчанин по имени Бо, указывая на Эгфрита.

Тот стоял, согнувшись пополам, его выворачивало.

– Если тронешь его хоть пальцем, я тебя убью, Бо, – пообещал я.

Датчанин начал было свирепеть, потом примиряюще вскинул ладони.

– Да ладно тебе, Ворон, я же не знал, что он твой друг.

– Да, друг, – ответил я, глядя на Эгфрита, который шел к нам, утирая рот рукавом и переводя взгляд с одной монахини на другую.