Брачные игры каннибалов - Дж. Маартен Троост Страница 35

К сожалению, волны на Тараве редко похожи на те, что изображают в глянцевых сёрферских журналах, где люди с идеальными мышцами плавно подкатывают к песчаным пляжам, населенным исключительно грудастыми девицами в бикини со стрингами. Волны на Тараве – это просто убийство. Они обрушиваются, закручиваются вихрями и совершенно непредсказуемы. Они поднимаются на двенадцать футов над рифом с острыми кораллами под тонким слоем воды и, как раз когда начинает казаться, что сейчас ты съедешь по диагонали вниз, вдруг разлетаются брызгами – и ты оказываешься в свободном падении. Из-за остаточной силы удара тебя начинает крутить, что очень плохо, потому что волна, точнее, то, что от нее осталось, по-прежнему увлекает вперед, и ты катишься в толще свирепой, разбушевавшейся белой пены, которая, с одной стороны, подбрасывает тебя, а с другой – обрушивается на тебя сверху. В этой ситуации ни в коем случае нельзя выпускать доску, потому что доска, в отличие от тебя, не утонет, а это важно, ведь, закрутившись в волне, ты не можешь дышать. Наконец волна выплевывает тебя. Несколько минут, чтобы собраться с силами, – и ты снова возвращаешься к исходной точке, уверенный, что на этот раз приобрел чуть больше знаний и следующая волна просто прокатится мимо.

Я уже давно не занимаюсь адреналиновыми видами спорта, в которых есть опасность получить пожизненную травму. Я бывал в зонах военных действий и видел, как в непосредственной близости взрываются снаряды. Я падал со скал. Водил мамину машину на скорости, значительно превышающей сто миль в час. В ливень. Однажды я употребил довольно большую дозу алкоголя, волшебных грибов и марихуаны почти одновременно, чтобы посмотреть, что будет. Был замечен в. эээ. неосмотрительных поступках. Однако, испытав порядочно, в один момент вдруг осознал, что со смертью шутки плохи. Наверное, я старею. Но все же, когда ты на гребне волны, когда она подхватывает ее и ты готов скатиться вниз, есть в этом что-то особенное. Это чувство, что ты никуда не денешься, хотя взлетел очень высоко и с высоты очень хорошо видно зазубренный край рифа с гибельными выступами и смертельными хребтами. В этот момент – хочу подобрать лучшее слово, но не получается – ты испытываешь настоящий кайф.

Каждый раз, когда погодные условия позволяли, мы с Майком закидывали наши доски в кузов фургона и рыскали по острову в поисках лучших волн. Самые гладкие находились примерно в полумиле от Японской дамбы, а самые большие – в Темаику, на юго-восточном мысу Таравы. Добраться туда можно было по взлетной полосе аэропорта. Когда я в первый раз поехал по полосе, у меня еще возникали какие-то сомнения, стоит ли это делать, однако Майк заметил, что компания «Эйр Кирибати» временно прекратила свое существование, «Эйр Маршалл» на Тараву больше не летает, а единственный самолет «Эйр Науру» застрял в Маниле. Поэтому волноваться по поводу самолетов нечего, главное – не сбить свинью.

Шли месяцы, мой первый год на Тараве закончился, пошел второй. Я начал понимать, что по уши влюбился в океан – возможно, потому, что со стороны воды Тарава всегда казалась прекрасной. Все признаки убогости были скрыты, и остров выглядел полной идиллией с зарослями кокосов, поднимающихся из пронизанной лучами воды всех оттенков зеленого и синего.

Когда поднимался ветер, я катался с парусом. Я занимался виндсёрфингом с детства, еще когда бабушка купила нам с двоюродными братьями доску с роскошным красным парусом. Она заявила, что ей надоели однообразные белые паруса лодок на озере в Голландии, где у нас был летний домик, и она решила оживить пейзаж. Я привык кататься в ледяной воде под свинцово-серым небом, поэтому, когда Виланд, немецкий агроном, всю жизнь катавшийся с одного тихоокеанского острова на другой, решил, что его сёрферские навыки не годятся для крутой профессиональной доски, которую он привез с Фиджи, я с радостью купил ее у него. Вскоре я уже рассекал по лагуне среди дельфинов, понимая, что вряд ли когда-нибудь подниму парус в холодных водах голландского озера.

Я скользил по лагуне, никому не мешал и тут увидел четыре плавника, режущих воду. Они решительно приближались ко мне, и первой мыслью, разумеется, было, что сейчас я встречу свой конец, который будет ужасным и мучительным. Он даже войдет в тихоокеанский фольклор: «Слышали историю про того парня, который занимался сёрфингом в лагуне Таравы? Четыре тигровые акулы. Только кусочек паруса остался». Пульс повысился до пятисот ударов в минуту. Но когда обладатели плавников выпрыгнули из воды, я понял, что передо мной не человекоядные акулы, а игривые, любопытные дельфины, и вдруг почувствовал себя бесконечно счастливым. Я, в тихоокеанской лагуне, занимаюсь сёрфингом с дельфинами! Они долго плыли рядом, а потом отправились своей дорогой. Я искренне надеялся, что они знают, куда плыть, потому что дельфин, застрявший в лагуне на мелководье, обычно заканчивает жизнь на чьей-нибудь тарелке.

Встречал я и летающих рыб, которые подпрыгивали на сто ярдов и выше, оставляя за собой шелковистую радугу брызг, и длиннющих рыб-игл, целеустремленно рассекавших по волнам, и косяки серебристых рыбок, резвящихся у края доски. Видел зеленую черепаху. Даже когда ветра не было, я иногда выходил по вечерам, чтобы просто поплавать в лагуне. В это время остров купался в разноцветье красок. Мимо проплывали рыбацкие лодки, и мы лениво помахивали друг другу, довольные жизнью и собой.

Чем больше времени я проводил, качаясь на морских волнах, тем сильнее мне хотелось выйти в океан по-настоящему. Пару раз я катался на рифе позади нашего дома, но однажды, когда в очередной раз сорвался, упал и увидел, как мою доску и единственный парус швыряет прилив, решил, что с меня хватит. Поскольку волны отнесли мое снаряжение к берегу, я оказался в неудачной ситуации: мне пришлось вплавь добираться до кромки рифа, то есть ударяться в панику, нырять, плыть. Я не горел желанием делать это без больших ласт-плавников, заметно увеличивавших мою скорость. Но океан, настоящий Тихий океан, начинался далеко за кромкой рифа. Поначалу я думал было напроситься к рыбакам, промышлявшим в водах северной Таравы, Абайанга и Майаны. Я не сомневался, что меня пригласят на борт. Ай-кирибати – самые добрые люди на Земле. Останавливало только одно: я знал, что рыбаки на Кирибати – психи.

Я готов был поплыть куда угодно в традиционной рыбацкой лодке, может, без особой радости, но с уверенностью, что, имея при себе солнцезащитный крем, пару ярдов лески и крючок и при условии, что пройдет дождь, мы доплывем до места назначения и даже останемся живы. Однако при виде более современного судна, управляемого ай-кирибати, такой уверенности уже не возникало. На Кирибати есть всего несколько грузовых судов, являющихся собственностью государства, чьи ржавеющие остовы выполняют роль плавучих манеаб. Одна из таких лодок каким-то образом доплыла до Гавайев, где ее признали негодной к океанским переходам и разрешили отплыть обратно лишь после обещания, что она никогда больше не войдет в американские воды. Еще одно судно почти три недели бесцельно плавало в великой пустоте между Таравой и Киритимати, пав жертвой отключения электричества. На судне плыли школьники, и этот случай вполне мог бы превратиться в международный скандал, однако ай-кирибати несвойственно бить тревогу. И дело тут не в гордости, а в пугающем сочетании самонадеянности и фатализма – культурной особенности, которую не нужно путать с глупостью. Как еще объяснить тот факт, что каждый месяц огромное число рыбаков уходят в море и не возвращаются?