Лютер - Гвидо Дикман Страница 6

Мартин с трудом приподнялся и принялся ощупывать солому, пытаясь разыскать свои сандалии. Слова главного викария эхом отдавались у него в ушах. Разумеется, старик хотел ему добра; все хотели ему добра. Все, кроме Сатаны, который замыслил уничтожить его, Мартина.

— Я… я живу в страхе перед судом Господним, — с трудом выговорил он наконец. — Господь послал мне предупреждение, когда я оказался там, на Висельном холме. Он повелел мне изменить свою жизнь, чтобы…

Фон Штаупиц протянул руку и положил ее взволнованному юноше на плечо. Мартин весь напрягся, стиснул зубы, отеческий жест старика был для него почти непереносим, но он стерпел. Стишком долго сторонился он дружеского участия других людей и отвык от него.

— Да, возможно, Отец наш Небесный и пожелал, чтобы ты изменил свою жизнь, брат Мартинус, — прошептал викарий. — Но он не желал, чтобы это принесло тебе погибель. — Тяжело вздохнув, он продолжал: — Крестьянин, чья нива не дает более доброго урожая пшеницы, оставляет поле передохнуть, чтобы потом засеять его просом или клевером. Но ему никогда не придет на ум затоптать плодородную землю копытами волов только потому, что пшеницы она уже не родит. Ты, сын мой, ничем не хуже пшеничного поля. Ты просто честный малый, только и всего, но тебе надлежит понять, что Бог любит тебя. У Него нет намерения наказать тебя.

— Как мне поверить в это?! — в отчаянии вскричал Мартин. — С раннего детства я слышу, что адский огонь пожрет нас, если мы не будем соответствовать совершенному облику Иисуса. Как мне любить Господа, если Он грозит нам адским пламенем, и пламя это уже полыхает, готовое поглотить нас всех? Все в душе моей восстает против этого. Иногда мне хочется, чтобы никакого Бога вовсе не было. Бог страшнее дьявола, он жесток, ибо истязает и нашу душу; которая должна быть чиста, и тело, которое чистым быть не может!

Фон Штаупиц испуганно вздрогнул. На высоком дереве, крона которого раскачивалась, шумя на ночном ветру, крикнула птица. Голос ее звучал как жалоба испуганного ребенка, одиноко блуждающего во тьме. Где-то в глубине монастырского двора яростно залаяла собака. Главный викарий убрал руку с плеча Мартина. Потом, по-стариковски волоча ноги, прошел к двери и распахнул ее. Выглянув наружу, в безлюдную галерею, он вдруг подумал, что Мартину, несмотря на то что он рукоположен в сан священника, не место в монастыре. Ведомо ли ему вообще, что он здесь, у них, ищет? Словно прочитав мысли старика, молодой монах внезапно воскликнул:

— Бога добросердечного ищу я, преподобный отец! Бога милосердного, которого я мог бы любить и который меня любит, как… как отец должен любить сына своего!

Фон Штаупиц кивнул, и видно было, что он всерьез воспринял слова Мартина. Он пересек тесную келью и снял со стены маленькое распятие, висевшее у изголовья постели. Бережно посмотрел он на распятие, поцеловал его и вложил Мартину в руку.

— Посмотри на Христа, Спасителя твоего, и скажи Ему то, что сказал мне, — твердо произнес викарий. — Он услышит тебя, сын мой. Доверься ему, а не плетке, обагренной твоей кровью. Разве кровь Господа не ради того пролилась, чтобы мы узнали любовь Его? Повтори за мною: «Я принадлежу Тебе, спаси же меня!»

Пальцы Мартина сомкнулись вокруг маленького деревянного тела распятого Спасителя; сначала робко, словно он опасался обжечься, но потом решительно, что было силы стиснул он распятие в своей руке.

— Я принадлежу Тебе, — повторил он вслед за викарием, — спаси же меня!

Через несколько дней фон Штаупиц отыскал приора монастыря, чтобы поговорить с ним о затянувшихся строительных работах в библиотеке и кое о каких других делах ордена.

Они шагали вдоль стены трапезной, откуда открывался прекрасный вид на монастырский сад. Оба наслаждались первыми солнечными лучами, задорно пробивавшимися сквозь листву деревьев. Совсем рядом располагалась небольшая монастырская лечебница, невзрачное строение из обожженных глиняных кирпичей, где брат инфирмарий присматривал за больными и престарелыми монахами. Приор, осанистый мужчина с выразительным лицом, обрамленным густой темной бородой, остановился. Он следил глазами за тоненькими струйками дыма, которые поднимались из каминной трубы и, словно в легком танце, растворялись над крышами монастырских служб.

Возле увитого диким виноградом входа инфирмарий велел поставить небольшую скамью, на которой сейчас сидел монах с миской дымящегося варева на коленях и пытался влить ложку супа в беззубый рот какому-то исхудавшему старику. Старец разевал рот, как птенец, требующий корма. Бескровные щеки надувались, дубленая кожа на них натягивалась, он силился заглотить пищу и тут же выплевывал ее обратно. Терпеливо, спокойно молодой монах вновь и вновь подносил деревянную ложку к его губам.

На лужайке перед лечебницей два помощника лекаря склонились над большими емкостями из рыжей глины, из которых торчали свежие зеленые листья и душистые цветы. Такие же листья виднелись и в глиняных горшках поменьше. Инфирмарий был человеком ученым, его знали все. За долгие годы он накопил обширные познания по части целебных растений. Откуда только не приходили к нему люди за советом, за разнообразными мазями и настойками! Позади лечебницы располагались грядки, обнесенные рамками из досок, — там выращивалась полынь для врачевания падучей и припадков безумия, любисток от подагры и почечных колик, а также лавр, майоран и мыльнянка.

— Это случайно не брат Мартинус? — спросил приор, некоторое время рассеянно понаблюдав за работой помощников, и, пораженный, указал на молодого монаха, который кормил старика. — И кому только могло прийти в голову возложить заботу о наших стариках именно на него! Разве вы не видите, что глаза у него запали? Он ведь на ногах еле держится, вот-вот сляжет! В таком состоянии он ни в коем случае не должен изнурять себя физическим трудом, который вполне по силам нашим братьям-послушникам!

— Почему вас это удивляет? — Фон Штаупиц прислонился к колонне из песчаника и дружелюбно улыбнулся приору, — было заметно, что осуждающая тирада ничуть его не смутила. — Брат Мартинус жаждет покаяния, которое освободит его душу. Быть может, он добьется этого, помогая другим.

Приор недовольно пожал плечами. Он, конечно, давно приметил, что фон Штаупиц с особым вниманием относится к брату Мартинусу, и, если бы речь шла о ком-то другом, разумеется, не стал бы критиковать решение викария направить молодого монаха работать в лечебнице. Но, будучи человеком практичным, который не терпел, когда таланты, способные послужить на благо монастырю, растрачиваются понапрасну, он не мог допустить, чтобы монах в сане священника тратил все свое время на то, чтобы кормить стариков жидкой кашкой.

— Брат Мартинус посещал в Эрфурте университет, не так ли? — поинтересовался он наконец у Штаупица.

Ему в голову внезапно пришла одна идея. Причем идея замечательная, которая могла послужить во славу монастыря. Вот только надо было суметь подать ее так, чтобы викарию этот его план тоже показался соблазнительным.

— Он закончил артистический факультет [2] и приступил к занятиям на факультете права.