Каллиграф - Эдвард Докс Страница 68

Она отмахнулась сигаретой от подлетевшей осы, которая жужжала у нее над головой.

– На самом деле прямолинейные женщины, которые рассуждают о том, как они не любят мужчин, которые на них глазеют, обычно лицемерят, и их слова – одно сплошное собачье дерьмо. В глубине души каждая женщина хочет, чтобы на нее иногда глазели. Только пусть это делает подходящий мужчина. Никто, конечно, не хочет этого признавать, но это, знаешь, внушает какую-то уверенность в себе. И, естественно, я не имею в виду мужчин, для которых повышенное внимание к женщинам – единственная форма поведения.

Я кивнул.

– Итак, нет, мужское поведение не оскорбляет меня. Как правило, нет. Но некоторые мужчины оскорбляют. А другие – нет. Полагаю, ты можешь то же самое сказать о женщинах.

– Да, пожалуй. В некотором роде. Хотя, вообще говоря, женщины всегда были моей слабостью, – я закашлялся, когда кисловатый дым попал в легкие.

Она улыбнулась.

– Хотя скрытая съемка – это совсем другое дело. – Она прикончила остатки джина. – Ну, ладно, мне пора двигаться домой. Надо переодеться и кое-что прибрать. А ты подготовь для меня поразительный ночной праздник.

– Договорились.

– Встречаемся в саду ровно в одиннадцать – она подмигнула, водрузила на нос солнечные очки и ушла.

«Сон» Донна похож на большинство его лирических стихотворений об исступлении любви, но к третьей строфе сомнения вновь прокрадываются в спальню: (не)постоянство, (не)верность, (не)правда. В последних строках он спрашивает свою возлюбленную: стоит ли свеч ее игра с ним? (Это меркантильное выражение, совсем не подходящее для романтического стихотворения.) Вернется ли она к нему? Если нет, он умрет:

Как факел, ты меня смогла зажечь. Ты думаешь, игра не стоит свеч? Моя свеча погаснет на ветру — Зажги опять, иначе я умру! [94]

Но я действительно не заметил этой скрытой тревоги, когда читал стихотворение в первый раз. Я был слишком занят всей этой ерундой: «Любовь моя, когда б не ты, Я бы не вздумал просыпаться…». Я был слишком занят «Сном».

19. Растущая любовь Любовь, я мыслил прежде, неподвластна Законам естества; А нынче вижу ясно: Она растет… [95]

Я не хочу, чтобы у вас сложилось представление, что к Мадлен хоть в какой-то степени прикоснулись мягкие пальцы психоза. Вовсе нет. Она была здравомыслящей и рассудительной, естественной как пара бокалов вечером в пятницу из рассказа Дороти Паркер. [96] Но чтобы пофлиртовать минутку с доктором Фрейдом, наиболее изощренным и интеллектуальным извращенцем в истории человечества, я скажу, что ее личность, ее система убеждений и, конечно, прошлое и настоящее ее семьи могли бы стать предметом блестящего исследования. Какие выводы мог бы, например, сделать бородатый, вечно полный энтузиазма Зигмунд на основании ее идеи пойти в галерею современного искусства Тейт?

Да, вернемся назад. Ее предложение, bien entendu [97]и вовремя высказанное (на верхней площадке туристического автобуса, когда мы ели изумительно вкусные сэндвичи с копченым лососем), оказалось частью нашей программы «Знакомство с Лондоном».

Каким несчастным дураком я был: ведь сначала меня больше всего волновали вовсе не призраки Люси или Сесиль, блуждавшие по галерее, а скорее идиотская проблема – много или мало мне следует знать о ней. И хотя некоторые экспозиции в галерее должны были смениться, я понимал, что многие остаются на прежних местах, там же, где они были в марте, и в силу этого я с легкостью мог бы – если бы у меня возникло такое желание – продемонстрировать свою осведомленность в области современного искусства. С другой стороны, воспоминания об экскурсии по каналам все еще были слишком живы… и по некоторым причинам я не испытывал желания выглядеть таким же болваном. Вместо этого, когда мы свернули на Трафальгарскую площадь, я принял решение рассказать ей правду, что я в прошлый раз посещал галерею на свой день рождения с «некоторыми друзьями».

После этого заявления, думаю, ее следующего вопроса избежать было никак нельзя.

И в ответ на него я немедленно дал свои разъяснения:

– Я ходил туда с Уильямом, Натали и своей тогдашней девушкой.

Она улыбнулась, возможно, несколько злорадно, наклонилась ко мне и воскликнула:

– Тогдашней девушкой?! Прошло всего четыре месяца или чуть больше, Джаспер. Нет нужды делать подобные акценты. Если ты, конечно, не считаешь себя виноватым передо мной, перед ней или еще перед кем-то. Ты чувствуешь себя виноватым? Как ее звали?

– Люси.

– Ну, когда-нибудь ты расскажешь мне о ней.

Теперь мы сидели вместе в просторном кафе на верхнем этаже галереи Тейт. Выбрав самообслуживание (вместо того чтобы терпеливо ждать тысячу лет), я только что вернулся к нашему столику и принес жидковатый и безвкусный «дарджилинг» для себя и темный, густой, как сироп, эспрессо для Мадлен. Она была погружена в чтение путеводителя по галерее. Я тихо сел рядом и принялся уговаривать свой изнуренный чай покинуть промозглую и душную тюрьму пакетика.

Снаружи брел домой летний вечер, покачиваясь, как исполнительница танца живота, возвращающаяся к своему яркому, алому шатру в верховьях реки. Некоторое время я наблюдал, как греются на солнышке силуэты вечернего Лондона. Затем я обернулся и посмотрел на других посетителей галереи, но не обнаружил ничего интересного или красивого, так что вскоре мой взгляд вернулся к лицу Мадлен. Я попытался прочитать ее мысли по тому, как менялись ее черты. Брови слегка нахмурились, лоб пересекла тонкая морщинка.

– Некоторые названия просто безобразные, – пробормотала она не то мне, не то сама себе.

– Дешевый трюк модернистов, – высказал я свое предположение. – Игра с самой работой и ее названием – агрессивный диссонанс, робкая ирония или тяжеловесный буквализм – они думают, так будет казаться, что в работе больше глубины и многозначности.

Она нетерпеливо взглянула на меня: да, мы все это знаем, Джаспер, спасибо, а затем снова погрузилась в чтение.

Я заметил, что в ее компании все чаще и чаще прямо говорил то, что думал, – пожалуй, лучшее слово для этого – «честность». Я переключил внимание на ее губы и погрузился в короткий спор с самим собой о том, строятся ли наилучшие отношения на основе эмоциональной прозрачности, взаимной откровенности или на основе некоей избирательной слепоты, взаимной недоговоренности. Но по мере того, как я развивал эту мысль и перед моим внутренним взором начинал вырисовываться лозунг: «Малодушие Откровенности и Отвага Молчания», – Мадлен закончила читать путеводитель.