Танец бабочки-королек - Сергей Михеенков Страница 70

– Да, – не обращая внимания на присловье старшины, продолжал казак, – сынок у меня – Кондрат Авдеич, а твой, выходит, Авдей Кондратьич. Тёзки! Надо же!..

В другой раз про берёзки старшина напоминать не стал.

– Сколько ж ему? – спросил он погодя, прислушиваясь к ноющей боли в боку и стараясь дышать так, чтобы меньше беспокоить свою боль.

– Девятый год пошёл.

Казак вдруг заговорил совсем чисто, без акцента, лишь немного смягчая «г».

– А мой уже взрослый. Действительную отслужил. Жениться собрался. А тут – на́тебе, опять в шинель… К весне б, может, внука уже на руках держал, свистульки б ему делал, когда бы не эта…

– Где ж он теперь? Небось на фронте? Воюет?

– А где ж нынче весь народ? Где все, там и он, – рассудил старшина, не скрывая своей правды. – Воюет. Танкист. На тяжёлом танке КВ. Слыхал про такие?

– У-у, это могучая машина! Но немцы и её бить приспособились. Раз видел. Из зенитки. Р-раз и – загорелась! Есть у них такая зенитка. Они её вместо бронебойной пушки используют. Калибр восемьдесят восемь. Громадина! Всё пробивает.

У старшины от этих слов казака Авдея кольнуло в боку, заныло. А что если под тем выстрелом немецкой зенитки, который наблюдал казак Авдей, оказался танк его сына?

Когда отъехали от деревни и свернули на другую дорогу, старшина понял, что путь их лежит не к фронту, а в тыл, на запад.

– Авдей, какая ж мне теперь судьба будет? – немного освоившись и осмелев, спросил старшина.

– Да какая… Я вон тоже думал, что всё, погиб. А вот живу! – Авдей задумался. – Как Щербаков решит. Атаман наш. Может, в Юхнов, в концлагерь отправит. Может, при сотне оставит. Ты, я вижу, мужик-то расторопный. Лошадь вон сразу приручил. А она вредная, между прочим, кобыла. Норовистая. И чужого не любит. А под твою руку сразу и пошла.

– Какой же я ей чужой? Я ей крестьянская родня. Вот она сразу своего и поняла, когда вожжи в руки взял.

– А ты откуда будешь?

– Из-под Рославля. Там и дом мой, и семья, и вся ближняя и дальняя родня.

– Ну? А я там в плен попал. На Десне. А августе месяце. А теперь в сотне служу, у атамана Щербакова. Давай к нам. А? Вот приедем в Шилово, и я тебя к нему отведу. Просись, чтобы он тебя казаком в сотню зачислил.

– Э, Авдей! Какой же я казак? Я не казак, а мужик.

– Да мы там, в сотне, почти все и есть мужики. Просись! – и казак Авдей вздохнул: – Хоть и в Орде, а в добре. Так-то, брат, старики говорили.

Старшина не знал, что ответить Авдею. «Парабеллум» колыхался за пазухой, холодил больное ребро, и всё больше старшина думал о нём.

– А не в сотню, так при хозяйстве тебя оставит. Тоже неплохо. В Рославль-то лучше не попадать. Я там побывал. Каждое утро сотнями за ворота на телегах вывозят. Ямы там вырыты… – Авдей махнул рукой.

Вот тебе, старшина, я и сосватаю новую должностёнку, подумал Нелюбин. А ты надеялся-мечтал младшим лейтенантом стать, командиром Красной армии. А тут, выходит, другой служить придётся…

Вскоре поле кончилось. Старшина оглянулся в синий прогал исчезающего пространства, окрашенного рассветными сумерками, и подумал о том, что и Берестов с пленным немцем и разведчиками, и даже, быть может, его ребята, которых увёл Буркин, ушли благополучно. Видать, некогда немцам было их догонять. Им бы под наши танки не попасть. Пошёл лес. В лесу стало теплее. Не так жгло низовым ветром. В лесу всегда так, затишнее.

– А ты-то чей родом? Из хохлов, что ли? – спросил старшина.

– Та ни, – засмеялся как-то невесело казак Авдей. – Брянский. Клетнянского района деревня Алёшинка. Там моя семья. И баба с ребятёнком, и батька с маткой, и стариковские могилы.

– Брянский? А чего ж язык коверкаешь?

– Охо-хо-хо-хо, – вздохнул казак Авдей и, поразмыслив о чём-то нелёгком, сказал: – Тут, что ж, и по-волчьи загавкаешь…

– Оно так, – тоже не сразу согласился старшина. – Пегая дворняга завсегда волку подвывает, когда он подходит, пока он её не слопает…

– А к чему ты это говоришь, Кондрат? Или забыл, кто ты теперь есть? – Авдей спрашивал незлобно. И когда старшина Нелюбин оглянулся на него, то не увидел ничего злобного и в его глазах.

– Да это я так.

– Так? Так тебе лучше помолчать.

И они какое-то время ехали молча, отчуждённо глядя по сторонам и слушая скрип полозьев и дыхание лошади.

Однажды их догнала небольшая колонна: два грузовика с солдатами да три мотоцикла с пулемётами. Немцы. У мотоциклистов, одетых в шубы, на груди мотались полукруглыми серпиками бляхи с какой-то надписью.

– Прими вправо! – испуганно приказал Авдей. – Пускай проедут. Не видишь? Начальство! Полевая жандармерия. Её и немцы побаиваются.

Старшина выехал на обочину. Кобыла послушно перелезла через отвал и, когда воз накренился, готовый вот-вот перевалиться всей своей тяжестью вместе с санями в кювет, остановилась как вкопанная.

– Тихо, мать твою! А то перекладывать придётся!

– Ничего, – успокоил его старшина. – Только бы кобыла не дёрнула.

Кобыла не дёрнула. Немцы проехали.

– А для вас теперь все немцы – начальство, – сказал старшина, выправив обратно на дорогу.

– Для кого как. Поручик наш и немцев не особо слухает. И прикрикнуть может. И хоть бы что ему.

– Что ж это за поручик такой?

– Да вот такой. Тоже начальство. А я так, Кондрат, думаю себе, смекаю: не немцы ж нами править будут, когда война кончится.

– А кто ж?

– Да вот такие, как наш атаман! В нём сила есть. Правда, говорят, он и сам наполовину немец. А может, брешут. Не похож он на немца.

Через полчаса впереди запахло гарью. Выехали за поворот. Миновали мосток. За мостом, на взгорье, в ракитах с треском горели дворы какого-то села. В небо с гулом вскидывались языки багрового, с чёрными живыми косицами пламени. Летали охапки чёрных ошалелых, как вороны, хлопьев. Вместе с дворами и копнами сена занимались и ракиты.

– Погоди, Авдей. Бой, что ль, там? – спросил старшина, оглядываясь на казака.

Передние возы между тем ехали тем же привычным маршем. Кони трусили мелкой рысцой. Село горело как-то странно, без человеческих криков и ругани команд, без стрельбы.

– Дворы жгут, – ответил раздражённым голосом казак Авдей.

– Зачем?

– Отступают. Вояки… Вот и жгут всё подчистую. Чтобы Красной армии не досталось.

– Армии бьются, а народ страдай…

– Народ… Когда войну начинали, народ тоже не больно-то спрашивали. Угнали здешний народ к Юхнову и Вязьме. Вон куда. Кто по пути к родне притулился, кто как…

Старшина вспомнил, как и их разведгруппы ночами с канистрами бензина переходили Нару и жгли ближайшие деревни. Таков был приказ.