Сержант и капитан - Иван Коновалов Страница 8

— Нет, Иван Павлович, как хотите, но боле я в энтот вертеп не ходок. Лучшее с вами неизвестно куда.

Но не удалось нам сразу добраться до своих. Впрочем, о моих с Семечкиным похождениях по большевицким тылам нужно написать отдельный дневник. Слишком много чего случилось. Попали мы к красным. И чтобы не расстреляли, записались в армию красного командарма Муравьева. Сражались с румынами, причем Семеч-кин был командиром роты, а я его подчиненным. Когда Муравьев разбил румын под Рыбницей на Днестре, я решил, что надо уходить. К апрелю 18-го года, наконец, добрались мы до Новочеркасска. В мае один-единственный раз видел я нашего командира генерала Маркова. Энергичный, живой, сильный. Он зашел в казарму и поздоровался. Сказал какую-то шутку, которой я уже не помню. Через месяц, командуя кубанцами и донцами, он был убит под Шаблиевкой, а весь наш полк в полном неведении так и стоял в Новочеркасске. Второй раз я видел генерала Маркова в домовой церкви при Епархиальном училище. Он лежал в гробу. Церковь была полна. Я подошел и отдал честь.

Постепенно, читая дневник, Никита приходил в себя. Столько лет лежала эта тетрадь в деревянных перекрытиях старого дома. Интересно, кто ее спрятал туда? И как вообще тетрадь добралась до Москвы? Логично было бы, если бы она всплыла где-нибудь в Париже, Берлине или Нью-Йорке. Наверное, автор погиб, и дневник взял красный командир на память. Тогда зачем прятать так далеко?

1 октября 1919 года. Происходит что-то серьезное. Похоже, наше наступление захлебывается. Мы высадились на станции Становой Колодезь, что в 20 верстах от Орла по железной дороге, и сразу двинулись на запад. За нами прибудет и 3-й батальон. Здесь — штаб Корниловской дивизии. Теперь будем действовать вместе с ними. Причина проста. С западного направления Латышская дивизия красных вклинилась между Дроздовской и Корниловской дивизиями, захватив маленький городок Кромы. Корниловцы в Орле оказались под угрозой окружения. Будем вместе с ними вышибать латышей из Кром, спасать фронт.

2 октября 1919 года. Наш второй батальон наконец-то столкнулся с латышами. Это был встречный бой. Латыши успели переправиться через Оку южнее Орла. Мы наткнулись друг на друга без особого желания. Латыши явно хотели обойти всех и вся, но столкнулись с нами. Я шел со своим взводом в цепи на правом фланге роты и первым красных не увидел. В небольшом леске началась мощная стрельба залпами. Наши бежали оттуда, отстреливаясь. Командир роты приказал нашим остановиться, несмотря на протесты. Необстрелянная молодежь заволновалась:

— Там наших убивают, господин поручик!

— Заткнуться, господа, — рявкнул я. — И слушать меня, иначе все вы умрете. Хотите?!

Все замолчали.

— Сейчас кавалерия с нашего фланга попытается обойти батальон, мы — его единственное спасение. Приготовиться к отражению кавалерийской атаки!!!

Марковцы собрались кучками, ощетинившись штыками. Вперед выдвинули единственный «Максим». Конная атака не заставила себя ждать. Они вылетели из леска без крика, без визга. Латыши — не наши казаки. Отчаянно застрочил пулемет. Я слышал откуда-то издалека только свой голос:

— Господа. Стоять, бить по лошадям, не отходить. Стоять, бить по лошадям, не отходить.

К счастью, кавалеристов оказалось немного — человек сорок. Кого-то мы сбили первыми залпами. Остальные начали нас рубить. На меня налетел здоровенный латыш на кауром жеребце. Белесые глаза его сверкнули беззлобно, но сосредоточенно и напряженно. Он думал, как меня порубить по всем правилам. В этот момент я поскользнулся в чертовой октябрьской грязи и, рухнув спиной на землю, случайно воткнул штык своей трехлинейки прямо в пузо каурого. Жалобно заржав, конь завалился на бок, а латыш, проявив удивительную сноровку, прыгнул на меня и хотел вцепиться в горло. Какая глупость. В другой руке я держал револьвер. Я просто приставил его к виску нападавшего и выстрелил. Его отбросило в сторону, и полузалепленными его кровью глазами я сумел рассмотреть, как красная конница бежит. Молодняк с воплями гнался за уходящей рысью конницей и стреляли вслед.

— Назад, — заорал я из последних сил, — Держаться позиций.

Через несколько секунд подлетел конный вестовой и крикнул, что батальон весь отходит. Собирать убитых времени нет. Вот тебе и удержали позиции. Я быстро осмотрелся и крикнул проверить раненных. Семь молодых марковцев мертвы. Несколько легко раненых, а тяжело раненых вообще нет. Все пошли своим ходом. «Молодцы», — сказал я про себя, но вида не подал. Боюсь, впереди у нас бои похуже. Семечкин вернулся назад и снял с красного кавалериста отличный цейсовский бинокль и принес мне. Я взял, но строго пожурил:

— Федор Терентьич, я тебе всегда говорил, снимай с покойников лишь тогда, когда эти вещи тебе безусловно нужны. У меня же есть бинокль.

Хитрый Семечкин ловко отбился:

— Так и поступлено согласно вашему приказу, Бинокля не сапог, нынче она важнее. Эта лучшее. А вашу послабее на табак обменяю. Ваша бинокля будет сильнее, смотреть вы будете дальше — мы все будем живее.

Отступив, мы подсчитали потери. 125 убитых и раненых — четверть батальона. У красных потери несомненно выше, но разве это что-то решает. Они каждый день подвозят новые войска, а мы только отправляем в тыл раненых и гробы.

3 октября 1919 года. На следующий день мы вернулись на этот берег Оки и посчитались с латышами. Выбили их за реку. Я только бежал, стрелял, кричал. Взвод бежал за мной, пытаясь делать примерно то же самое. И только когда наша атака закончилась, мы стали собирать тела погибших вчера товарищей. Их было слишком много. Я не смог на это смотреть. Сидел на берегу Оки и наблюдал за тем, как какие-то красные кавалеристы готовят ужин. Потом они тоже расселись по бережку и стали рассматривать меня. Быть центром внимания мне тут же расхотелось. Я встал, выбил пыльную фуражку об колено и расправил плечи. И мне показалось, что кто-то из них помахал мне с того берега рукой. Абсурд!

Вечером сказали, что теперь наш батальон переходит в подчинение 2-го полка Корниловской дивизии. Временно мы больше не марковцы, хотя какая разница.

5 октября 1919 года. Корниловцы оставили Орел. Пока это, конечно, ничего не значит в стратегическом плане. В этой войне и мы, и красные по стольку раз занимали и оставляли города и станицы, и снова занимали. Однако знак плохой. Мы выдыхаемся. Выравниваем фронт. Наверное, сейчас Кутепов требует у Май-Маевского подкреплений, а его превосходительство бомбардирует, в свою очередь, Деникина. А тот в ответ разводит руками.

Весь вчерашний день вяло перестреливались с латышами. Приходили в себя после недавней бойни на берегу Оки. Командир нашего батальона капитан Стрелин Александр Викторович старался подбодрить молодых. Он ходил из взвода в взвод и говорил с ними об обстановке на фронте, о том, что положение тяжелое, о том, что они показали себя отменными бойцами и поддержали марковские боевые традиции. Мне поначалу показалось все это смешным, ненужным, неуместным. Стрелину самому от силы двадцать пять, и пять из них он ничего, кроме войны, не видел.

Пропасть между ним, мной, другими стариками и этими мальчишками пока велика. Но еще месяц таких боев, и те из них, кто останется в живых, станут такими же бесконечно усталыми настоящими солдатами.