Отрешённые люди - Вячеслав Софронов Страница 9

— Все ясно, как божий день, — пожал он сухими плечами, — взять его и обыскать немедленно. Сейчас узнаем, что за птица к нам залетела.

Из соседней комнаты, стуча тяжелыми коваными сапогами, неторопливо вышли два солдата и схватили растерявшегося Ивана за руки, начали со знанием дела обшаривать и быстро нашли бумагу, выписанную ему от магистрата Михаилом Корнильевым.

— Кто таков будет Иван Васильев сын Зубарев? — спросил советник Коротнев, близко поднося бумагу к глазам.

— Я им и буду, — отрешенно ответил Иван, понимая, что ему никто теперь не поверит, и он по собственной дурости попал в заранее приготовленную ловушку.

— А не ты ли назвался принародно Михаилом Корнильевым? А? Того почтенного купца все мы хорошо знаем лично. А раз ты его именем назвался, то не иначе как сгубил несчастного купца или обворовал. Отвечай, сучий сын! — и советник грозно сверкнул глазами.

— Говори, коль спрашивают, — проявил усердие Яшка Ерофеич и заехал Зубареву кулаком в ухо.

Далее вопросы и удары сыпались на одуревшего Ивана один за другим, и он, сколько ни оправдывался, ни ссылался на родство с Корнильевым, ничего изменить уже не мог. Таможенники получали особое наслаждение, видя его унижение и беспомощность. Более всех торжествовал Яшка, прыгая петухом вокруг и все рассказывая, как Иван хотел склонить его к написанию бумаги против местного начальства.

— Он мне с самого начала не понравился, — объяснял он Коротневу, хотел в доверие ко мне войти, вызнать все, а уж что у него там на уме было…

Но тот лишь брезгливо отмахивался от Яшки, а потом велел составить рапорт о поимке человека, выдающего себя за купца, а самого Зубарева закрыть в караульном помещении, где обычно содержали пойманных воришек.

Там его продержали два дня при нетопленой печи, и лишь раз в день пожилой солдат вносил краюху черствого хлеба и ковш сырой воды. На третий день Ивана вывели во двор, крепко связали веревками, словно норовистого бычка, кинули в сани, прикрыли рогожей и повезли, не сказав, куда. В санях, кроме рыжеусого возницы из казаков, поместился и недобро поглядывающий на Зубарева Ерофеич. Когда проехали через Тюмень, то Иван догадался, что везут его обратно в Тобольск, и на душе стало полегче: там свои, родственники, выручат. Жалко было коня и санки, что остались в Ирбите, жаль и денег, отобранных у него при обыске, но больше всего терзался Иван из–за излишней доверчивости своей к Яшке. Лишь теперь он понял, что тот служил подсадной уткой для подобных простаков, безошибочно вычисляя всех недовольных заведенными на ирбитской таможне порядками.

… Иван так глубоко ушел в воспоминания, что не сразу услышал обращенный к нему вопрос поручика:

— Я вот о чем думаю, — проговорил тот, — мы ваших обидчиков нагнать должны в скором времени. Кони у нас добрые, свежие, и если только те разбойники не догадаются свернуть куда–нибудь в лес, то непременно окажутся в наших руках.

— Точно, — согласился Иван, хотя не знал, как будет оправдываться перед поручиком, когда выяснится суть дела.

— Как вы могли заметить, у меня с собой всегда наготове заряженные пистолеты, как и у ординарцев моих. В лицо я тех воров не знаю, а потому буду ждать вашего знака, коль вы их опознаете. И вот вам для обороны, протянул он Зубареву тяжелый, изукрашенный серебряными накладками пистолет

— Премного благодарен, — отозвался тот, принимая оружие.

Яшка Ерофеич хорошо видел, как медленно сполз с саней на землю и ткнулся лицом в снег Иван Зубарев, но лишь хихикнул про себя, поплотнее запахнул тулуп, подумав: "0дним правдолюбом на свете меньше станет". А советнику Коротневу доложит, мол, сбежал арестант, пущай его теперь сыскные ловят.

Через него, Яшку, проходили чуть ли не все деньги, несомые купцами и прочими торговыми людьми в качестве залога таможенным приставам, офицерам охраны, амбарным служителям, надзирателям. Яшка первым заметил подозрительного "откупщика", который что–то выспрашивал, вынюхивал. И по повадкам и по обличью, по блеску в чистых и не затуманенных глазах признал в нем ту редкую породу правдолюбцев, что нет–нет да появлялись в торговых рядах. Они не собственной корысти ради, а из каких–то не понятных остальным людям побуждений пытались уличить в корысти таможенников, а то брали выше, метя в самого городского воеводу, приписывая и ему в числе прочих получение мзды. Как будто кто–то жил на одно государево жалование, перебиваясь с хлеба на воду. Служба такая — не брать нельзя. Заложено то в русском человеке с младых ногтей, с материнским молоком — выказывать уважение чинам вышестоящим. А уж для торгового люда–то и вовсе непреложный закон, нарушить который почиталось за грех великий. И, пока жив русский человек, будет сочетаться в нем и христианское "не воруй", "не убей", и, наряду с прочими, — дай вышестоящему.

Да если разобраться, то велик ли торговому человеку убыток, когда иной в день или неделю такую прибыль имеет, что простому крестьянину с ежедневными пустыми щами на столе тех доходов до конца жизни хватит и детям еще останется. Не ими тот обычай заведен, не им его нарушать. От начала жизни человеческой на земле так повелось и до скончания века останется.

За подобными мыслями Яшка незаметно задремал и проснулся, лишь когда вахмистр Серафимович ткнул его кнутовищем в бок.

— Эй! — испуганно орал он, соскочив на землю и заглядывая под лежащее на санях сено. — Вставай! Потеряли мужика по дороге. Меня тожесь сморило малость, закемарил, честно скажу. Да я спиной сидел, не заметил, когда он свалился, а ты как не углядел?

— Чего ты так испужался? — недовольно проворчал Яшка, с неприязнью поглядывая на расстроенного не на шутку Серафимыча. — Сбежал, видать, и все дела.

— Как он мог сбежать связанный–то? Нет, тут чего–то не того… Не ты ли его и спихнул? — озарило вдруг его.

— Больно надо, — осклабился Яшка. — А хоть бы и я, и что с того? Туда ему и дорога…

— Так ведь, поди, замерзнет, — Серафимыч глядел на Яшку, как на малое дитя, которое не понимает, что творит. — Возвертаться надобно, искать его срочно, пока беды не вышло. А то еще, не приведи Господи, волки загрызут. Я тут давеча следы видел…

— Ишь чего удумал, — возмутился Яшка и добавил приказным тоном, дальше поехали! У меня приказ от советника Коротнева, что, коль сбежит арестант наш по дороге, то шума не учинять, а добраться до Тобольска и там, в караульную часть доложить все как есть. Так что не шуми, а правь дальше, и он, широко зевнув, натянул на глаза шапку, дав понять, что разговор закончен.

— А кто шумит? Разве то шум? Шум будет, когда замерзнет парень, или, хуже того, обглоданные косточки его сыщут…

— Не твоего ума дело! — взъярился Яшка. — Твое дело кобылой править, так что давай, понужай.

— Да ты в своем уме, Яшка? Креста на тебе нет, не иначе.

— Я те не Яшка, а Яков Филиппович буду. И заруби это себе на носу. Не суйся не в свое дело, айда, поехали.