И не пытайтесь! Древняя мудрость, современная наука и искусство спонтанности - Эдвард Слингерленд Страница 10

Нужно, однако, заметить, что это непринужденное естественное тело существует не в социальном вакууме. Джазовый пианист играет с другими людьми – или, по крайней мере, для них. Его способность быть абсолютно поглощенным ритмом музыки также обусловлена тем, что его это всерьез занимает. То же самое верно для любого состояния у-вэй, одиночного или группового. На этот аспект у-вэй (его зависимость от социального взаимодействия и общих ценностей) обычно не обращают внимания современные исследователи феномена спонтанности, и это критическая ошибка. Случай пьяного ездока покажет нам, почему.

У моих студентов пользуется популярностью история из “Чжуан-цзы” о человеке, которого подвозят домой после попойки. “Вот и пьяный, упавший с повозки, – объясняет Чжуан-цзы, – может удариться сильно, а до смерти не убьется. Тело у него такое же, как у других, а ушибется он по-особому”. Я советую аудитории не пытаться проделать подобный опыт и делюсь воспоминанием об одном происшествии. Всех его подробностей я уже не помню, а суть такова: как-то мой друг скатился сначала по склону поросшей травой горки, потом – по лестнице и в результате очутился стоящим на ногах на тротуаре; ни малейшего ущерба он себе при этом не нанес. Мы были так впечатлены, что попробовали сделать то же самое. И все до единого, будто первоклассные гимнасты, приземлились на ноги и потихоньку побрели в общежитие.

Объяснить наш внезапный атлетический успех довольно просто: пьяные обычно физически раскованней (и зачастую свободнее от пут условностей), так как участки мозга, обеспечивающие когнитивный контроль, у них частично отключены. (Нейробиолог сказал бы: ингибированы.) Пьяный смутно представляет себе, что происходит вокруг. Это делает его менее сдержанным (и он начинает танцевать макарену), а также менее подверженным беспокойству о последствиях. Плохо то, что об этом иногда приходится жалеть похмельному рассудку (например, о макарене). Но если пьяный падает с повозки, он не ожидает удара о землю, не напрягается и остается сравнительно целым. Пьяный ездок у Чжуан-цзы “не знал, что едет в повозке, и не знал, что свалился с нее, мечты о жизни и страх смерти не гнездились в его груди, и вот он, столкнувшись с каким-либо предметом, не ведает страха”. Это потому, что “дух его целостен”.

Почему Чжуан-цзы превозносит частичную парализацию участков мозга, ответственных за когнитивный контроль? Потому что состояние опьянения представляет собой суррогат у-вэй: непродолжительное подавление самоконтроля. В то же время очевидно, что образ пьяного человека – просто метафора, и Чжуан-цзы в сущности хочет, чтобы мы опьянялись Небом: “Если человек может стать таким целостным от вина, то насколько же целостнее может он стать благодаря Небу? Мудрый хоронит себя в небесном, и потому ничто не может ему повредить”. Пример ездока демонстрирует, что “опьянение Небом” до некоторой степени уводит нас от обыденного. То, что опасно для большинства людей, не причинит вреда мудрецу, опьяненному Небом.

Мы видим здесь тесную связь у-вэй с особым религиозным мировоззрением, и это важно. В предыдущей главе мы попытались дать естественнонаучное объяснение некоторых аспектов у-вэй – то есть привели научные данные о том, как поведение может быть непринужденно-естественным и при этом удивительно продуктивным. В то же время, “пересадив” у-вэй из Китая периода Борющихся царств в современность, мы упустили некоторые его важные черты. Для древних китайцев пребывать в состоянии у-вэй значило не просто почувствовать себя определенным образом или изменить меру контроля сознания над своим поведением. Это значило найти подобающее место во вселенной. Это важно и для нас.

Все, начиная с древних китайцев, любят историю о поваре Дине. Все, начиная с древних китайцев, считают, что действовать ловко и быстро – это хорошо. Однако философов вроде Чжуан-цзы мало заботило, как вы разделываете бычью тушу или собираете раму для колоколов. Их интересовало, как вы связаны с другими людьми. Поэтому Дин говорит, что он любит Путь (Дао), а не свое мастерство. Увидев его за работой, Вэнь-хой не объявляет о том, что оставляет трон и идет в повара, а понимает, как “вскармливать” собственную жизнь. Это история о социальной эффективности: способности взаимодействовать с людьми так же легко, как нож повара разделывает быка.

Социальное преломление у-вэй становится очевидным из текстов вроде “Лунь юй”. Там мы видим, что Конфуций всегда появлялся в подобающем облачении, знал правильный способ входить в комнату, произносил наиболее уместные слова и обращался с другими самым тактичным образом, но не строгим и не формальным. Его поведение как будто спонтанно проистекало из самой его природы, что обезоруживало идеологических оппонентов, смиряло своенравных правителей и заставляло ленивых учеников взяться за занятия с удвоенной силой. Кажется, что когда Конфуций с изяществом ведет себя на пиру или ловко расправляется с грубияном-собеседником, мы слышим “вжик” и “бах” ножа повара Дина.

Такая социальная эффективность, в свою очередь, зависит от мистической силы дэ, харизматического луча, исходящего от человека в состоянии у-вэй, притягивающего других и внушающего доверие. В “Лунь юй” читаем:

Правитель, положившийся на добродетель, подобен северной Полярной звезде, которая замерла на своем месте средь сонма обращающихся вкруг нее созвездий.

В древнем Китае считалось, что Полярная звезда – это неподвижный центр ночного неба, а все другие небесные тела движутся вокруг нее по концентрическим окружностям. Истинно добродетельный конфуцианский правитель просто занимает место во дворце – и “гравитационная сила” его дэ, притягивая людей, указывает всем надлежащее место. “Дао дэ цзин” рассказывает о скрытом даосе с пустым разумом и сердцем ребенка, который может свободно идти среди диких зверей или через стены пламени. Идеальный правитель, по мнению Лао-цзы, может силой своего дэ привести общество к гармонии, но, в отличие от конфуцианского правителя, сияющего с высоты как Полярная звезда, этот мудрец невидим, он скрывается в темных долинах и приводит все к порядку, как сила тяжести заставляет воду течь с горы. Мудрец, по Чжуан-цзы, просто обладает сильным дэ, которое оказывает на других терапевтический эффект и позволяет ему беспрепятственно идти по миру, природному или социальному.

Мыслители древнего Китая видели неразрывную связь между дэ и Небом, любимым коктейлем мудреца из “Чжуан-цзы”. Понятие Неба (тянь,) – очень древнее, оно со II тысячелетия до н. э. появляется в надписях на бронзовых сосудах. Это понятие относится к верховному божеству, которому поклонялись правители Чжоу и которое воспринималось как живущее на небе существо: тянь означает одновременно и это существо, и небосклон. Важно понимать, что речь не о месте, локусе (вроде христианского рая), а скорее о божественном создании, которое раздает указания, контролирует погоду, определяет успех в сражении и вознаграждает и защищает своих последователей. Небо со времен династии Чжоу также считалось источником благодати: то, чего хочет Небо, по определению не может быть дурным. Таким же неотъемлемым благом обладает Путь: “Дао” буквально означает тропу, дорогу. Это слово также может означать правильный способ сделать что-нибудь. Для мыслителей древнего Китая это имело вселенское значение: Путь – способ существования идеального человека или верное служение воле Неба. Путь – это Путь Неба, источник всей благодати и всех ценностей.