Майндсайт. Новая наука личной трансформации - Дэниэл Дж. Сигел Страница 5

«Не знаю, могу ли я еще что-то добавить, – решительно ответила она. – Ничего особенного, пожалуй. Никакой разницы. Ну, то, как сейчас… Просто пусто. Да всё нормально, в общем».

Потом мы перешли к насущным вопросам ухода за детьми, и на этом сеанс закончился.

Пока было неясно, насколько Барбара сможет восстановиться в теории и на практике. Учитывая, что с момента аварии прошел всего год, процесс заживления нервных тканей еще не закончился. После повреждения мозг способен частично регенерировать функциональность и даже выработать новые нейроны и нейронные связи, однако при серьезных травмах бывает нелегко восстановить навыки выполнения сложных действий и черты характера, зависящие от поврежденных нейронных структур.

Нейропластичность – это термин, описывающий способность мозга создавать новые нейроны и нейронные связи в качестве реакции на пережитые события. Нейропластичность свойственна нашему мозгу не только в молодости: теперь мы знаем, что она сохраняется на протяжении всей жизни.

Процесс реабилитации Барбары должен был опираться на потенциал нейропластичности, чтобы создать новые связи, которые помогли бы восстановить утраченные психические функции. Однако пришлось бы довольно долго ждать, пока ее «вылечит» время и реабилитация принесет какие-то плоды, чтобы понять, на какой процент восстановления нервных тканей можно рассчитывать.

Прежде всего мне нужно было объяснить Лиэн и ее семье, что, хотя внешне человек не изменился, его сознание может работать совершенно по-другому. Бен совсем не знал, как помочь детям справиться с тем, что Барбара изменилась, повредив мозг и «потеряв» душу; он говорил, что сам едва способен в этом разобраться. Ему пришлось взять на себя все обязанности: он работал, следил за распорядком дня каждого из детей и делал всё то, что Барбара больше делать не могла. До аварии она была из тех мам, которые с удовольствием шьют костюмы на Хэллоуин и пекут капкейки [8]на День святого Валентина. Теперь же она большую часть времени смотрела телевизор или бродила по окрестностям. Барбара могла дойти до магазина, но, даже имея список покупок, она часто возвращалась, ничего не купив. Эйми и Лиэн не сильно переживали из-за того, что она изо дня в день готовила всего несколько простых блюд, но они очень расстраивались, когда она забывала об их особых просьбах: о вещах, которые им нравились, или о том, что нужно было для школы. Им казалось, что их слова не откладывались у нее в голове.

Наши сеансы продолжались, и во время них Барбара обычно молчала, даже когда мы с ней были одни, хотя никаких нарушений речи у нее не было. Иногда она внезапно раздражалась в ответ на безобидную реплику Бена или начинала кричать, если Томми ерзал на стуле или Лиэн накручивала волосы на палец. Она могла «взорваться» и в абсолютной тишине, как будто в результате каких-то внутренних процессов. Однако большую часть времени выражение ее лица казалось застывшим – в нем читалась скорее пустота, чем депрессия, и скорее вакуум, чем грусть.

Барбара казалась отстраненной и незаинтересованной, и я заметил, что она никогда спонтанно не прикасалась к мужу или к детям. Однажды, когда трехлетний Томми забрался к ней на колени, она ненадолго положила руку ему на ногу, будто повторяя привычную последовательность действий, но в этом жесте не было никакой теплоты.

Когда я беседовал с детьми наедине, они рассказывали мне о своих чувствах. «Мы стали ей практически безразличны», – сказала Лиэн. «И она никогда не спрашивает у нас ничего, – добавила Эйми с грустью и раздражением. – Она просто эгоистка. Она больше не хочет ни с кем разговаривать». Томми молчал. Он с напряженным выражением лица сидел рядом с отцом.

Потерю любимого человека непросто выразить словами. Попытки справиться с утратой, отсутствием контакта и отчаянием вызывают у нас тревогу и настоящую боль. Кроме того, мы не знаем, как теперь выстраивать гармоничные отношения с любимым человеком, который стал совсем чужим.

Действительно, участки мозга, обрабатывающие сигналы о физической боли, пересекаются с нервными центрами, которые регистрируют разрыв социальных связей и отторжение. Потеря близкого человека буквально разрывает нас изнутри.

Скорбь позволяет отпустить потерянное только тогда, когда мы начинаем принимать оставшееся. Пока сознание держится за знакомое, за наши устоявшиеся ожидания, мы остаемся в ловушке разочарования, замешательства и злости, которые вызывают у нас сильнейшие страдания.

Но что нужно было «отпустить» Бену и его детям? Способна ли была Барбара восстановить связь с ними? Как эта семья могла научиться взаимодействовать с человеком, чье тело было все еще живым, но чья личность и душа – по крайней мере, такой, какой они ее знали, – испарились?

Никакой из этапов моего обучения – ни мединститут, ни интернатура по педиатрии и психиатрии – не подготовил меня к ситуации Барбары. Я изучал мозг, его анатомию и взаимосвязь с поведением, но в начале 1990-х сравнительно мало было известно о том, как использовать эти знания в психотерапии. Чтобы попытаться объяснить происходящее с Барбарой ее семье, я стал ходить в медицинскую библиотеку и просматривать последние клинические и научные исследования об участках мозга, поврежденных в авариях.

Томография мозга выявила у Барбары существенные повреждения лобной области, которые по форме повторяли изгиб верхней части руля. Я обнаружил, что этот участок поддерживает очень важные функции нашей личности. Он также связывает удаленные друг от друга участки мозга, то есть работает как важнейший интегрирующий центр.

Область за лобной костью представляет собой часть лобной доли коры головного мозга, которая расположена ближе всего к поверхности. В лобной доле происходит большинство сложных процессов мышления и планирования. Активность на этом участке приводит в действие паттерны нейронов, позволяющие нам создавать репрезентации [9]– то есть своеобразные «карты» различных аспектов окружающего мира. Репрезентации этих кластеров создают в сознании визуальные образы. Например, когда мы видим свет, отражаемый сидящей на дереве птицей, наши глаза посылают сигналы в мозг, и импульсы начинают передаваться по нейронам определенным образом, что и позволяет нам увидеть птицу.

Мы всё еще не до конца понимаем, как это происходит, но физические свойства активизируемых нейронов помогают формировать наш субъективный опыт: мысли, чувства и ассоциации, которые вызывает, например, птица. При виде птицы мы можем испытать определенные эмоции, услышать или вспомнить, как она поет, и даже по ассоциации связать ее пение с природой, надеждой, свободой и покоем. Чем более абстрактный и символичный образ, тем выше в нервной системе и тем ближе к поверхности коры головного мозга он создается.