Как опасно быть женой - Дебра Кент Страница 10

Мама, кошка, обида на домовладельцев – интимные подробности, которых не ожидаешь от постороннего человека. С чего он взял, что мне интересно? Что это – нахальство или незнание правил хорошего тона?

– Подождите, – наконец говорю я, – кажется, у меня где-то были четвертаки.

Вообще-то они у меня точно есть. В бардачке всегда лежит несколько монетных трубочек.

Я даю ему три четвертака и возвращаю ракушку. На пальце нет обручального кольца. Он поправляет очки и, словно впервые разглядев меня, улыбается. Я смотрю на белый ряд зубов и темно-розовые губы. У меня кружится голова. Он протягивает руку, и у него из-под мышки выскальзывает и падает на асфальт книга. “Ранние произведения Овидия”. Он наклоняется за ней, а поднимаясь, снова протягивает руку:

– Эван Делани.

– Джулия Флэнеган. Очень приятно.

– Взаимно. – Он так по-мальчишески склоняет передо мной голову, что меня охватывает желание потрепать его по волосам. – Еще раз спасибо, что выручили. Правда, мои студенты вряд ли расстроятся, если я опоздаю. Сейчас сессия. Половина все равно прогуляет. – В его глазах промелькнула грусть. На меня смотрел человек, простившийся с идеалистическими мечтами о просвещении пытливых юных умов.

Я несколько раз читала лекции о человеческой сексуальности и хорошо помню, как стояла перед полной аудиторией неопрятных лодырей, которые спали, в голос переговаривались, отмечали объявления в еженедельнике “Машины и мотоциклы”. Истинную тягу к знаниям проявляла только тридцатишестилетняя женщина из крошечной деревеньки в ЮгоВосточной Азии – она собиралась открыть у себя на родине первую клинику для лечения сексуальных расстройств. На ней были синие сандалии из прозрачного пластика и тоненькие белые ножные браслеты. Она звала меня миссис Леди.

Эван Делани засовывает книгу в потрепанный нейлоновый портфель.

– Отличный, кстати, свитер. В смысле цвета. Подчеркивает ваши, ну, вы понимаете. Глаза. – Он смущенно отводит взгляд. – Ладно. Пока.

За целый день я ни разу не вспоминаю об Эване Делани, по крайней мере сознательно, но его комплимент живет во мне, как последействие хорошего массажа. Я выручила его, вот и все. Любой на моем месте поступил бы так же. К утру я начисто о нем забываю.

Я жила с мыслью о неизбежной измене Майкла, как некоторые здоровые люди живут с уверенностью в том, что обречены заболеть раком. Даже в эйфории первых лет брака, когда жизнь была светла, Майкл – бесконечно ласков, а барометр супружеских отношений не сходил с отметки “СЧАСТЬЕ”, меня терзали подозрительность и тоскливое ожидание грядущей неверности. Адская смесь. Откуда взялся такой пессимизм, не могу сказать. Я росла без отца и никогда не испытывала тех страданий, на которые обрекают детей загулы родителей. Боязнь измены была такой же врожденной и необъяснимой, как способность пятилетнего ребенка рисовать в импрессионистической манере.

Всю свою замужнюю жизнь я неусыпно ждала признаков, свидетельствующих о романе на стороне, но не находила до тех пор, пока связь Майкла и Сюзи Марголис не кончилась. Наверное, я все пропустила по той причине, что неизбежная любовница Майкла виделась мне как мой собственный женский идеал. В моем представлении она была моложе и выше меня, увереннее в себе, умнее. Она читала “Атлантик” и “Харперз”, а возможно, и “Нейшн” [6], потому что страстно интересовалась политикой и ввиду юношеского идеализма симпатизировала левым. Она обладала крупными белыми зубами, узкими бедрами и кожей, которая не обгорает, а покрывается ровным загаром. Она была пловчихой. Даже ныряльщицей. Майкл тайно бегал к ней на соревнования и смотрел, как ее стройное, крепкое, сексуальное тело пронзает воду изящной дугой. Она приходила к нему в кабинет мокрая и пахнущая хлоркой, и они занимались любовью на столе под укоризненными взглядами наших семейных фотографий.

Словом, ничего похожего на Сюзи Марголис. Со своими пятью футами роста и бочкообразной фигурой она напоминала заварочный чайник из детских стишков. У нее были седеющие, тусклые каштановые волосы до плеч, пробор на левую сторону и шишковатые колени. Она давала частные уроки игры на кларнете и играла в кембриджском эстрадном оркестре. По утрам в субботу я иногда видела ее на фермерском рынке. Она сидела на черном металлическом складном стуле, спрятав под него тощие скрещенные ноги. Для выступлений она, как положено музыкантам, надевала темную юбку и белую блузку, но обычно носила мужнины футболки и тренировочные штаны, обтягивавшие задницу так, что выпирал целлюлит. Практичная Сюзи предпочитала функциональность эстетичности. Гигантские старомодные очки, безусловно, давали ей широчайший обзор, но делали похожей на старую сову. Лучшим в ее внешности был нос – красивый, прямой, с узкими ноздрями, царственно раздувавшимися, когда она хотела что-нибудь доказать.

Сюзи нисколько не беспокоило то, что волновало меня. Калории, например. Ее фирменная запеканка самым декадентским образом состояла из жирной рикотты, плавленой моцареллы и жареных баклажанов в ароматном оливковом масле. У Сюзи были редкие зубы и странно похотливая улыбка; когда она смеялась, то слегка высовывала язык между зубами и откидывала голову назад, всем телом отдаваясь веселью. Летом она без стеснения носила шорты и безрукавки; ее богатая плоть блестела и вкусно пахла кокосовым маслом.

Сюзи – жена Дэвида Марголиса, лучшего друга Майкла начиная с седьмого класса в средней школе Бенджамина Франклина. Пять лет назад у Дэвида обнаружили боковой амиотрофический склероз, но к тому времени, как поставили диагноз, болезнь перешла в последнюю стадию, к неловким падениям и судорогам прибавилась мышечная атрофия и недержание.

По выходным во второй половине дня Майкл отправлялся к Марголисам и помогал по дому в том, с чем уже не справлялся Дэвид: вешал ставни, таскал дрова для камина, переносил телевизор из гостиной в спальню на первом этаже, где Дэвид проводил все больше времени. Когда Майкл перестал интересоваться сексом, я не удивилась. Мудрено ли, после целого дня в обществе умирающего? Мне не приходило в голову, что Майкл постепенно влюбляется в жену этого самого умирающего.

Порой я тешу себя мыслью, что мой муж влюбился не в Сюзи Марголис, а в ее горе и благодарность. В том доме под восхищенным взором Сюзи Майкл был благородным героем, рыцарем. Он мужественно втискивался в шкафчик под кухонной раковиной и чинил текущую трубу. Он таскал в спальню кислородные баллоны и не раз перемещал Дэвида из одной комнаты в другую. Сюзи награждала Майкла лучистым, благоговейным, очкастым взглядом, а позднее – своим телом, щедро и решительно. Так я себе представляю.

Это не был секс, объяснял Майкл.

– Все произошло скорее от облегчения. Дэвид так страшно болел. Он чудовищно страдал, Джулия. А потом умер, и его страдания наконец прекратились, понимаешь? Боже мой, милая, мне самому не верится. Со мной никогда не было ничего подобного. Я и мыслей-то таких не допускал. Просто мы испытали огромное облегчение, счастье… за Дэвида. Всего один раз. Прошу тебя. Ты должна мне поверить.