Время повзрослеть - Джеми Аттенберг Страница 11

Я помогла им с переездом. Дэвид нанял грузовик, а я села за руль микроавтобуса, который они в спешке купили на «Крэйгслисте». Грета, присматривавшая за ребенком, устроилась на заднем сиденье. Мы выехали рано утром. Был январь, на земле большими белыми сугробами лежал снег, но кто-то прочистил тропинку на гравийной дороге, ведущей к дому. Я ехала тихо и не спеша, чтобы не беспокоить ребенка, но на пути все равно встречались небольшие бугры и ямы. При любом толчке Грета вздрагивала.

Перекошенный, разваливающийся дом напоминал кирпичного монстра. Он был одноэтажным, с ярко-красной дверью в центре. Я вышла из микроавтобуса, а Дэвид — из грузовика. Я тащилась по снегу с одной стороны дома, а он — с другой. Неподалеку виднелась гора и деревья, росшие рядами. Деревья стояли голые, но так плотно друг к другу, что за ними ничего не было видно. Над ними раскинулось небо — серое, глубокого акварельного цвета, не мрачного, а почти лилового.

Дэвид уставился на маленькую полусгнившую лачугу возле дома.

— Где это я, черт возьми? — спросил он. — Неужели я теперь живу здесь? У меня есть хижина. Посмотри на мою хижину.

Он уже не воспринимал переезд как чистилище: у него появилась собственная игровая комната. Я наблюдала за тем, как он переносил туда свой проигрыватель и ящики с виниловыми пластинками.

Позже Грета отвезла меня на железнодорожную станцию в Портсмут. Я уже запланировала встречу с Алексом, с которым встречалась, когда училась в Бостоне. Мы переписывались весь месяц с того самого момента, как я узнала, что еду в Нью-Гэмпшир. У него за плечами остался один брак, короткий, жестокий и напряженный, словно панк-песня, навязчиво звенящая в ушах. Он писал, что хочет угостить меня стейком на ужин. Сочный стейк вскоре превратился в метафору, обозначающую нечто иное в нашем общении. Звучало отвратительно, но мне было все равно. У моего брата больной ребенок, мама в депрессии, а я ненавидела свою работу, и это ко всем прочим характерным особенностям моей жизни. Я согласна стать его стейком, если оно того стоит.

Грета поблагодарила меня и крепко обняла, и я почувствовала запах ее пота. Она была в новых бифокальных очках, без макияжа, в свитере и джинсах; от старой Греты не осталось и следа.

— Знаешь, что самое трудное во всем этом? — спросила она. — Отдаляться от семьи.

— Мы всегда будем с тобой, — успокоила ее я. — На расстоянии телефонного звонка. Или долгой поездки. Но, скорее всего, не на праздничных выходных: на дорогах будут ужасные пробки.

— Пожалуйста, не шути так, — попросила она. — Пообещай, что приедешь навестить ее.

Я пообещала. Затем я села на поезд до Бостона.

Это было два года назад, с тех пор я не видела Алекса, хотя иногда мы переписываемся. А однажды он попросил меня прислать свое фото в обнаженном виде, это развеселило меня, я очень долго смеялась, и вот за это я ему благодарна: кто не любит хорошо посмеяться? С того дня, как Дэвид и Грета покинули город, я видела их всего несколько раз, но чаще я старалась избегать их боли, ведь у меня было так много своей. Между нами все затихло, но нельзя сказать, что воцарилось полное молчание. Мне хотелось верить, что все хорошо. Я звала их в гости, так же, как и мама, но они всегда находили причины отказаться, а в какой-то момент вовсе перестали что-либо объяснять, а мы перестали приглашать. Я общалась с братом раз в неделю, его голос звучал, как спокойный тихий рокот. На фоне было тихо, ни уличного шума, ни сирен, ни машин, ни соседей, ссорящихся этажом ниже. Я представляла себе воздух в их доме — прозрачный, сладкий, спокойный воздух. Грета размещала на «Фейсбуке» фотографии своего сада, ровных грядок с табличками. Дэвид сфотографировал ее, сидящую на корточках в грязи, в шляпе; она щурилась против солнца. «Новые детки», — написала она под фотографией. Фото Сигрид никто не выкладывал. Только другие формы жизни, растущей в земле.

Индиго стала мамой, но я долгое время не приезжала взглянуть на малыша. Не потому что мне было плевать на ее ребенка, просто мне в принципе плевать на детей. К тому же я знала, как это будет. Мне знаком этот сценарий. Как только я увижу ребенка, я смогу утверждать, что уже видела его. Нужно увидеть ребенка, пока он маленький, чтобы однажды, когда встретишь его взрослым или хотя бы чуть старше, можно было сказать: «Я помню тебя, когда ты был еще вот таким маленьким».

Это все — подготовка к предстоящим встречам на праздничной вечеринке, или в кафе, или, что более вероятно, на углу улицы: две взрослые женщины с энтузиазмом кивают друг другу, обсуждая размеры ребенка, который со скучающим видом дергает маму за руку. Когда-то ты был маленьким. Теперь ты большой.

— Почему ты до сих пор не приехала посмотреть на малыша? — Индиго оставила голосовое сообщение. Она говорила без принуждения, но настойчиво. Даже упрашивая. На самом деле она не ждала ответа на свой вопрос. — Я буду дома весь день, да я и не выхожу никуда. Только я и ребенок. Так что просто приходи. Мы будем ждать.

После того как я увижу ребенка, Индиго будет занята своими делами еще долгое время. Скажем, лет пять. Потом у нее снова появится время увидеться. После она будет отчаянно жаждать встречи со мной. «Как быстро пролетели годы! Чем же я занималась? Ах да, заботилась о ребенке». Но к тому моменту я стану уже другой версией себя (или, того хуже, и вовсе не изменюсь), а она станет другой версией себя, и мы будем смотреть друг на друга иначе. У тебя есть ребенок, а у меня нет, и вот мы здесь. А помнишь, когда?.. Да! Да, конечно.

Я отправила ей сообщение: «Приеду в субботу», чтобы не отвечать прямо на вопрос, риторический статус которого был неясен. Я отменила обед с мамой и перенесла утренний сеанс с психотерапевтом на час раньше.

Я знала, что в ту минуту, когда я приеду, чтобы взглянуть на ребенка, нашей дружбе с Индиго наступит конец. Мне нравилось дружить с ней. Она была моей самой красивой подругой, как внешне, так и внутренне. Она всегда отличалась здоровьем. Индиго бросила работать на американские корпорации, чтобы стать инструктором по йоге, и перестала есть продукты из говядины. Это выдавали ее белоснежные зубы и блестящие густые волосы, ее кожа шикарного карамельного цвета. Чем бы я ни заболела, она могла предложить мне растительное лекарство. Или специальную растяжку. Мы с Индиго делали мостик в ее гостиной. К моему лицу приливала кровь, и я думала: «Я всегда мечтала о таком друге. Я буду скучать по этим упражнениям, Индиго. Они и правда помогают мне справляться со стрессом».

Я отправилась в детский магазин, весь розовый, веселый, радостный, и купила малышу книгу под названием «Щедрое дерево»: ужасную историю об эгоистичном ребенке, высасывавшем все соки из безотказного дерева. (От этих деревьев никакого толку, думала я всегда.) Но эту книгу часто покупают детям, наверняка у Индиго уже имелось как минимум пять экземпляров. Я вечно опаздываю, никогда не бываю первой ни в чем. Еще я купила игрушечного кролика, чьи висячие уши мягко колыхались на волнах пастельной бумаги внутри подарочного пакета. Я знала, что игрушечных кроликов у них тоже полно. Никак не получалось предложить этому ребенку что-то оригинальное. Тем не менее я была обязана сделать подношение, девственницу — богам, мягкую игрушку — новорожденному младенцу. Если я возложу этот дар на алтарь, пообещаете ли вы мне, что у меня никогда не будет детей?