Время повзрослеть - Джеми Аттенберг Страница 12

В кабинете у психотерапевта я вела себя враждебно, двигалась неловко. Я села в черное кожаное кресло, согнувшись, опустив голову и плечи. Я могла устроиться на диване, но пыталась устоять перед соблазном свернуться в позе эмбриона и умереть. А именно это и шептал мне диван: «Сядь на меня и умри».

За последние шесть месяцев я всего лишь в четвертый раз явилась к психотерапевту. Она оставляла мне голосовые сообщения, предлагая назначить встречу.

— Почему ты не приходила? — спросила она.

Оказавшись здесь, я не могла смотреть ей в глаза. «Разве недостаточно того, что я сижу в твоем кабинете? — хотелось мне поинтересоваться у нее. — Разве я не получаю баллы уже за это? А теперь тебе нужно, чтобы я еще и разговаривала?»

Должна признать, во время ее сеансов я изливала душу и морально очищалась. А затем уверяла себя, что мне больше никогда не понадобятся встречи с ней. Но вскоре мой колодец наполнялся; казалось, она знала, когда именно вода достигала краев, и звонила именно в этот момент. Хотя я не брала трубку. Я позволяла ей говорить с воздухом. Заставляла ее волноваться. Не знаю почему, но я злилась на нее. Она просто делала свою работу. Но разве мне не должно становиться легче? Я хожу к ней уже семь лет.

Она спросила меня, как дела. Работа — терпимо; брат — ужасно; в последнее время мы сблизились с мамой, и это приятно, но вся семья подавлена из-за болезни ребенка. Мы говорили о моей личной жизни. Она всегда пыталась понять, что же мне нужно от мужчины, от отношений. И вот спросила меня в лоб:

— Чего ты хочешь? Пока ты не поймешь, чего хочешь, никого не найдешь.

Она выражалась жестко из любви ко мне. Я подумала: «Ты ничего не знаешь о жесткости, дамочка». А потом сказала себе: «Ты ничего не знаешь о любви».

Я не ответила ей прямо. Вместо этого я прошлась по каждому мужчине в своей жизни. С одним я познакомилась несколько лет назад: художник, страдающий, сложный, милый, сломанный. Я не относилась к нему всерьез как к потенциальному объекту любви, но иногда мы встречались, чтобы выпить. Другой — бывший сосед, с которым я переписывалась, он иногда приходил, и мы пили вино у меня на крыше. Он не хотел со мной встречаться, потому что я белая, а он черный и принципиально не встречается с белыми девушками, хотя, по-моему, мы все равно встречались. Еще один — недавно разведенный отец, живущий в десяти кварталах от меня. Мы познакомились на барбекю и несколько раз занимались сексом, он вколачивался в меня так, как будто собирался получить золотую медаль за траханье. Я уходила от него, пошатываясь и не чувствуя своего тела, но каждый раз, когда он звонил, я возвращалась.

— Если сложить их всех, то получится один бойфренд, — подытожила я.

— Нет, не получился, — помотала она головой.

— Ну, тогда половина бойфренда, — уговаривала я.

Она промолчала. У нее на коленях лежал блокнот. Она ничего не записала в него. В конце концов я заплакала.

— Я не пойму, почему ты просто не оставишь меня в покое, — пробормотала я и подумала: «Нужно было сесть на диван. Он выглядит отлично».

Психотерапевт спросила, хочу ли я назначить еще одну встречу, и я ответила, что позвоню ей, когда буду точно знать свое расписание. Я лгала, и мы обе это знали. Прежде чем уйти из ее офиса, я зашла в ванную комнату, чтобы закапать «Визин» в глаза. Я не вынесу, если Индиго поймет, что я плакала, направляясь на встречу с ее ребенком. Я должна выглядеть счастливой, когда увижу его. Ребенок непорочен и прекрасен, ему не нужно знать об отсутствии цели в жизни, семейном кризисе или неправильном выборе сексуальных партнеров.

Индиго жила в Трайбеке [11], на последнем этаже небольшого старого и красивого здания, в лофте с романтичными мелкими архитектурными деталями, с двумя огромными колоннами в гостиной. Когда я вошла, она облокотилась на диван, закутанная в белую струящуюся ткань. Было непонятно, что на ней: платье, рубашка с брюками или что-то другое. Где заканчивался один элемент одежды и начинался другой? Старомодный фанат метал-рока курит в сторонке. Ткань, окружавшая ее, трепетала от дуновений ветерка. В центре этой картины находился запеленатый новорожденный мальчик. Он был не такой темнокожий, как его мать, но все-таки смугловатый, с белокурыми волосами.

— Боже мой, он прекрасен! — искренне восхитилась я. — Маленький кусочек рая.

Индиго рассеянно улыбнулась.

— Извини, я только закончила свою утреннюю медитацию, — сказала она. — А еще моя мама недавно уехала в Тринидад, и я пытаюсь вспомнить, кем я была до того, как она захватила мою квартиру. Она ненавидит Нью-Йорк, по-настоящему ненавидит, поэтому отказалась выходить из дому. Единственное, чего она хотела, — быть с ребенком. Я умоляла ее выйти на прогулку, но она возражала: куда я пойду? Говорю: я не знаю, мам, что бы ты хотела увидеть в Нью-Йорке? На что бы ты хотела посмотреть в этом огромном красивом мире?

«Ох, Индиго, я буду скучать по тебе, — подумала я. — Если ты и даешь трещину, то делаешь это красиво».

Потом она вспомнила что-то, вспомнила, как мечтала стать частью Вселенной. Йоганутая Индиго.

— Конечно, я всегда рада помощи. Она уделила мне свое время, и я благодарна. Я… — Она внимательно посмотрела на своего малыша, почти с обожанием.

«Не говори ничего», — подумала я.

— Он благословлен, — вздохнула Индиго.

«Однако я выживу без тебя», — решила я.

Имя ее ребенка — Эфраим.

— Это старческое имя, — сказала я. — Имя старого мертвого мужика из Библии.

— Мы собирались назвать его Тайлером, но потом взглянули ему в глаза, сразу после того, как он родился, и нам показалось, что ему уже тысяча лет, и я произнесла: Эфраим. Мудрость столетий в одной голове.

— Как оно вообще? — спросила я. — Иметь ребенка, быть матерью?

— Такое чувство, что вся моя вселенная сжалась и снова развернулась, очистив мою душу и разум.

Я рассмеялась, а Индиго моргала и улыбалась. Ничего из этого не казалось ей смешным. Она на планете Индиго, а я всего лишь посещаю ее.

— А что думает Тодд? — спросила я.

Тодд — инвестиционный банкир. Тодд в порядке. У него все хорошо. Он из Сиэтла и чуть не стал доктором вместо банкира. Начал он свой бизнес в микрофинансировании, чтобы помогать детям из Туниса, страны, которую он посещал как волонтер от колледжа, когда еще был христианином. Отрекшись от христианства, он в течение десяти лет очищал свою совесть в Трайбеке, используя деньги с Уолл-стрит для растопки. После он встретил Индиго. И теперь они погрузились во все это — лофт, брак, ребенок.

— Тодд обожает Эфраима. Обожает. Правда, ты еще не видела мужчину, который был бы так очарован своим чадом. Каждое утро перед работой он берет его с собой на прогулку по окрестностям. Он хвастается им везде, куда идет. Это мило.