Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская Страница 12

Чуть поодаль от других детей, боязливо прячась за стенкой веранды, стоял мальчик, одетый в пальтишко девчачьей окраски и шапку из той же материи. Зачем его обрядили в эту одежду, сделав всеобщим посмешищем? Ребёнок только что получил огромный ломоть колбасы, и взрослый мужчина в малиновом шарфе, пятясь, манил его за собой. Обнажая белые дёсна, он слащаво улыбался и был похож на непородистую лошадь, гарцующую в провинциальном цирке. Что-то насторожило Свету, она стремительно, как только позволяло её ущербное тело, завернула за угол.

Мужчина пытался поцеловать мальчика, но, кинув на появившуюся незнакомку косой взгляд, обмер, а потом что есть духу побежал. У Светы от нахлынувшей ярости затряслись руки, ей хотелось догнать подлеца, но, сделав несколько шагов, она споткнулась и упала. Очутившись на расстоянии ста метров, мужчина показал кулак, степенно сел в золотистый автомобиль.

Свету душила злость и обида. В этот момент она ненавидела весь мир с его несправедливыми законами, когда пошлый развратник мог безнаказанно совращать мальчика, совсем ещё ребёнка. Её гордость беспомощно лежала на земле и извивалась желанием наказать эту гнусь, злорадствующую в своей машине! Проклятая нога во всём виновата! Она подняла камень и кинула вслед удаляющемуся автомобилю.

Светлана с трудом поднялась и взяла за руку ничему не удивляющегося мальчика, перевела через дорогу, протянула сто рублей. Ребёнок хищной лапкой схватил бумажку, не поблагодарил. Света не обиделась, перекрестила его и поцеловала в лоб. Мальчик на секунду загорелся, поднял на неё подтаявшие надеждой глаза, но кто-то его окликнул, и он побежал к детскому дому.

Света влезла в раскрытые двери троллейбуса. Дети продолжали стоять вдоль забора, они не смеялись и не спешили играть. Бледные, с одним на всех выражением лица, они глядели на улицу, и жухлая листва и снег медленно падали на землю, где лежали скелетики уже сгнивших листов. Она отвернулась от окна и уставилась на красный компостер, женская рука пробила билет…

Наташа старалась не смотреть по сторонам, чтобы не смутить хозяина. Вадик надел светлую, достаточно новую рубашку, зализал волосы на кривой пробор и улыбался так радостно, что, казалось, ещё чуть-чуть и его губы лопнут от напряжения. Наташа тоже улыбалась, но тихо и скромно, девушка стеснялась своего огромного тела, явно не подходящего размером этой несуразной конуре. Новая кофта, причёска, перламутровая помада — от всех этих нововведений она чувствовала себя ещё более застенчивой, чем обычно. Невольно вспомнилась тётя. Наташа прекрасно понимала всю пользу её советов, что в двадцать первом веке нет места для краснеющих барышень, что, когда сексуальная революция подняла женщину до уровня партнёра, она не имеет права возвращаться в Средневековье взглядом, опущенным в пол, что её потные от волнения ладошки наносят оскорбление освобождённой половине человечества. Всё это Наташа понимала и даже принимала, но сил бороться с собой не было. Она проклинала ту минуту, когда согласилась прийти.

А Вадику как раз нравилась Наташина застенчивость и то, что она поминутно краснела. Её робкая полуулыбка делала его в собственных глазах настоящим мужчиной. Конечно, природный ум не позволял Вадику купаться в глупом самодовольстве, но… В каждом мужчине живёт свой туповатый мудак, или мудило, ну или хотя бы мудозвон, в зависимости от размера ему мудизма, поэтому любому обладателю члена приятно чувствовать себя хоть иногда соблазнителем, смущающим своим взглядом женское, рыхлое существо.

Как ни прискорбно сознаться, но и Вадику была понятна природа стеснительности, но причина его робости исходила из тщеславия и гордости, не желающей мириться с положением нищего, незащищённого интеллигента, поэтому он боролся с ней посредством подчёркнутого презрения или чрезмерной любезности, в зависимости от выгоды и необходимости ситуации. Правда, иногда, застигнутый врасплох, он не успевал надеть одну из придуманных масок и тогда оказывался в самом глупом и ничтожном положении, за что себя корил и ненавидел, но в удовольствии пригласить симпатичную соседку на чай он всё же не смог себе отказать. В этом бурлящем городе нет ни одной души, которая относилась бы к нему с нежностью, ну хотя бы хоть с искренним вниманием, нет, за последние два месяца только в глазах Наташи мелькнула искра заинтересованности.

Наташа увидела на комоде бюст Наполеона, а на кухонном столе лежал сборник новелл под общим названием «Смерть в Венеции».

— Это, наверное, ваши вещи?

— Да, Томас Манн — мой любимый писатель. Наполеон — мой кумир.

— Не сотвори себе кумира! — неожиданно для самой себя произнесла девушка и тут же покраснела.

— Кумир определяет рост человеческой жизни. У каждого человека обязательно должен быть идеал, с которого бы он хотел брать пример!

— Может быть, моя тётя — мой кумир? — сказала Наташа и засмеялась.

Вадик попытался налить жасминовый чай, но крышка упала в чашки, и зелёная лужа растеклась по столу. Девушка, кинувшись к раковине за тряпкой, стукнулась о низкую лампу. Свет закачался, лужица чая полилась на пол, а молодые люди молчали, и их улыбки стали искренними и ненапряжёнными, а за окном валил снег, и тени деревьев гуляли по линолеумному полу со стоптанными дырами.

— Откуда вы?

— Из Питера.

— У вас там кто-нибудь остался?

— Да, полуслепая мать на пенсии и сестра — старая дева, учительница по сольфеджио.

— Извините.

— За что?

— Как Питер?

— Вы там были?

— В детстве.

— О, надо обязательно поехать! Там так красиво! — сказал Вадик и вдруг вскочил на ноги, начал ходить по кухне.

— Что с вами?

— Ничего, просто хочется говорить. Меня так давно никто не слушал. Вам не скучно?

— Нет.

Вадик остановился, вздохнул, так что из горла вырвался свист.

— Это совсем другой город!

Наташа с ожиданием посмотрела на него. Вадику показалось, что перед его глазами пролетела синяя бабочка или птица. Он вздрогнул, а потом начал говорить, и его слова стучали по полу, прыгали по столу, отражались от стен.

— После периода адаптации страны к рыночной экономике Петербург изменился.

— Москва тоже, — прошептала Наташа.

— Конечно, у нас, то есть там, начали пробиваться ростки хороших манер, стремление к образованности, но что это за ростки? Что за стремление? Это какие-то уродливые гибриды. Эти люди с их земными, обременёнными и в то же время бездумными лицами, которые позавчера фарцевали солдатскими шапками, вчера возводили финансовые пирамиды, ну а сегодня они бросились слушать Шопена и арендовать на сто лет старинные особняки! Я бежал от этих напудренных дам в дорогих нарядах, которые так участливо, но всё равно с примесью презрения смотрят на мою мать — между прочим, профессора философии. Вам не скучно?